Олег Попцов - Тревожные сны царской свиты
24 апреля, Майами, штат Флорида.
Мы летим на Барбадос. Там состоится всемирная конференция ведущих телерадиокомпаний. Где-то на ходу, не вдумываясь, что такое Барбадос, я дал господину Шарфу, президенту EBU (Европейский вещательный союз), согласие выступить с докладом. И вот теперь, повязанный этим своим «да», лечу, проклиная все на свете. Полет изнурительный, с двумя промежуточными посадками. Сначала Стокгольм, затем Шеннон, далее Майами — восемь с половиной часов полета.
Здесь, в Майами, сидим в шезлонгах у бровки бассейна и рассуждаем об истоках национального оптимизма. Разговор завязался еще в самолете. «Благополучный образ жизни предрасполагает к оптимистическому взгляду на окружающий мир», — замечает мой собеседник. Я соглашаюсь. Вчера нашего попутчика (в прошлом выпускника «бауманского», а ныне бизнесмена) со смешанным интересом встречала в Майами стая русских, точнее сказать, «новых русских». Сам же наш попутчик пристрастился к строительному бизнесу, нашел затею удачной, оказался в Балашихе под Москвой, строит и продает, продает и строит. А в данный жарко-весенний момент он летит во Флориду, где по договоренности со своим другом, директором Курского ликеро-водочного завода, намерен пристроить солидную партию курской водки с лихим уточнением: «Курская особая» — наследие тоталитарного прошлого». Лет десять назад это было повальное увлечение местных партийных властей — освоить и пустить в дело свой высокоградусный питейный продукт. И появилось этих разномастных, разнофигурных бутылей «с винтом и без винта» на любой вкус: «Ставропольская горькая», «Зубровская», «Курская особая», «Пензенская тминная», «Вологодский кристалл», «Архангельская малиновая». Это был первый импульс суверенитета, позволяемого и вдохновляемого высшей партийной властью. И как голос из прошлого — этот симпатичный русский бизнесмен с водочными каталогами, географической картой распространения продукта, с трогательным уточнением: «Мы с директором кореша. Он мне говорит: ты, Гена, смотри, особо не дешевись в Майами. У нас есть покупатель, Гена. Нас, «Курскую особую», мир знает. Вот на той неделе у меня были товарищи из Исландии — закупили приличную партию. Австралийцы посетили нас… (Гена уточняет, — австрийцы, но какая разница, все равно немцы.) Так вот, разыскали нас по карте и приехали. Так что мы без этой самой Флориды, Гена, проживем. Проси, Гена, хорошую цену. Образцы я тебе дал, Гена, угощай американских товарищей». И Гена вот летит с нами в салоне первого класса и предлагает нам задержаться в Майами дня на два-три. Он взял напрокат яхту. И хотел бы прошвырнуться вдоль побережья. А соотечественникам он всегда рад. «Так что считайте, — говорит Гена, — что приглашаю. Добро пожаловать в Майами». Гену встретила шумная компания из четырех человек. Во Флориде они уже два месяца. Чем занимаются, понять трудно. Один из них, как представил нам Гена, владеет тремя гектарами земли в центре Москвы и потому человек сказочно богатый. Английского языка никто не знает, включая приветливого Гену. Молоденькие девушки на правах как бы переводчиц, со знанием английского в пределах курса средней школы, а может быть, и меньше. Пока шли к машине, они все время выясняли у одного из своих коллег, что им ответили полицейские.
Молодой человек пожал плечами. А затем спросил: «Way — это что, дорога?» «Дорога», — подтвердила девушка. «Значит, он хотел показать тебе, куда нам следует ехать, дура». — «Если будешь хамить, я возьму и уеду. Что вы будете делать без меня?» Вопрос был по существу. Компания, настроенная на веселый вечер (Гена приехал!!!), не опустилась до выяснения отношений. Владелец трех московских гектаров, лоснящийся от пота, отреагировал на стычку чисто по-одесски: «Не делай мне больно, Светка. Приехали приличные люди. Что они про нас подумают». Света нас, естественно, повезла в другую сторону, пришлось вернуться снова в аэропорт, и там мы распрощались. Таксисту не надо было ничего объяснять: назвали отель и поехали. В Москве было семь утра, во Флориде чуть больше одиннадцати вечера. В Москве уже давно завтра. Во Флориде заканчивается вчера.
Мы помахали «новым русским». Владелец трех гектаров разразился речью: «А зачем нам английский, Света, через год половина Майами будет говорить по-русски, и улицы здесь будут иметь сдвоенные названия — по-майамски и по-русски. А полицейскому, Света, который ответил так невнятно такой «очаровашке», мы покажем, Света! И будем судить его нашим, не знающим пощады к капиталистам, демократическим, российским судом. Рот фронт, товарищи!» Он скульптурно поприветствовал на прощание. Хотелось спать, а надо было смеяться. Мы расстались.
Этот эпизод интересен не курьезностью. Новая краска жизни. Лет шесть-семь назад такая ситуация могла присниться лишь в страшном сне. «Обнаженная свобода» — вот как это называется. Пять странных русских чувствуют себя в Майами как дома. Их не страшит американская полиция, столь превосходно показанная в американских сериалах, их не беспокоит око налоговой инспекции, их не страшат зубодробительные эмиграционные законы великой Америки. Они так и говорят: «Когда «американы» станут нас доставать, мы уедем».
— Куда? — спрашиваю я.
— Назад в Россию. У нас там дела. — И вдруг, неожиданно: — Выборы приближаются. Мы избиратели. Нам нужны гарантии.
Вот такого поворота я никак не ожидал. Их интересуют выборы?!
— А почему нет! — слышу я резонное возмущение. — Это их страна. Они нарождаются. Они вызревают. Для них важно, чтобы среда в их стране осталась для них благоприятной. Они понимают — правила могут измениться, но не настолько, чтобы…
Отчасти они — пена. Но ведь пена не пропадает, не испаряется. Она оседает, выпускает воздух, превращается в то самое вещество, из которого образовалась. Она следствие ускоренной диффузии или излишнего сжатия, факта внешнего выброса энергии. Пена, господа, не мусор. Она субстанция изменяющаяся. Так называемые «новые русские», и этот факт надо осознать отчетливо, не поселенцы нового мира, не российский десант в заморские Америки или Аргентины. Нет, они непременные «возвращенцы». Они понимают, что Эльдорадо не в Америке, Эльдорадо в России, если…
В этом «если» весь вопрос. Нас раздражает социальное расслоение. Больше всех об этом кричит бывшая номенклатурная знать, лишившаяся власти. В свое время эта знать прочно и без сожаления отслоилась от демоса и как бы не заметила этого, с ленинской точки зрения, «классового ренегатства». Интересно, что та ее часть, которая во власти пребывает и поныне, в силу специфических обстоятельств российского реформирования скособоченно, половинчато о расслоении говорит больше в силу обязанности…
