Ежи Климковский - «Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса
Специально для настоящего издания перевод 1964 года отредактирован Д.С. Горчаковой. Кроме того, воспоминания снабжены обширными комментариями и приложениями документального и аналитического характера. В Приложении I читатель может ознакомится со следственными материалами НКГБ СССР, касающимися личности автора и некоторых затронутых в воспоминаниях событий. Эти документы, удачно дополняющие основной текст книги, становятся доступными широкой российской публике впервые. Приложение II содержит официальные советско-польские документы относительно создания Польской армии в СССР, ознакомившись с которыми, читатель может составить представление о договоренностях, нарушенных впоследствии командующим армии генералом Андерсом.
Александр Дюков
Сентябрь
Тридцатого августа 1939 года я приехал во Львов и явился в штаб военных перевозок, который работал уже полным ходом. К сожалению, с первых же минут ощущалась нехватка подвижного состава. Нужно было погрузить большое количество войск. Здесь находились Львовская дивизия и другие части из окрестностей города, которые, как и мы, ждали вагонов от львовской железнодорожной дирекции. Хаос с каждым часом увеличивался, сосредоточение войск в нужных районах из-за недостатка в транспортных средствах задерживалось. Я направлял в части все, что удавалось вырвать, стараясь по мере возможности до предела загружать отправляемые эшелоны[3].
31 августа я поехал дрезиной в Жулкевь.
Здесь господствовал достойный похвалы порядок. 6-й кавалерийский полк, которым командовал кадровый подполковник Стефан Моссор, был полностью готов к отправке, а большая часть его уже даже успела отбыть к месту сосредоточения под Серадз. Всюду чувствовались воля и разум командира. Было видно, что он заранее все продумал и ничего не забыл, сделал все, чтобы полк в полном составе и в назначенное время прибыл в заданный район. В казармах развертывалась лихорадочная работа по приему резервистов и подготовке пополнений.
Из Жулкеви я в тот же день вернулся во Львов, где осуществил погрузку вспомогательных подразделений, приданных бригаде: роты бронемашин и танкеток, а также батареи противовоздушной артиллерии.
До 1 сентября весь необходимый подвижной состав был подан к месту погрузки частей, и эшелоны проследовали к месту назначения. Я сам в ночь с 1 на 2 сентября с последним эшелоном покинул Львов. В дальнейшем, следуя вместе с дивизионом конной артиллерии, погрузившимся в Бродах, мне предстояло присоединиться к штабу бригады под Серадзем.
Накануне отъезда мы пережили первый налет немецких самолетов на город. Около двенадцати часов раздался сигнал воздушной тревоги, и вскоре неподалеку от нас, в районе вокзала, стали слышны глухие звуки взрывов. Изредка доносились голоса нашей противовоздушной артиллерии. Затем мы услышали гул моторов, так хорошо нам знакомый позже, и свист бомб, накрепко врезавшийся в память каждому поляку. Наконец заговорили пулеметы, расположенные на борту самолетов.
Это было странное ощущение. Я впервые видел немецкие «дорнье». Видел, как, блестя на солнце, они описывали круги над городом и почти безнаказанно сбрасывали свой смертоносный груз. Некоторые из этих коршунов отрывались от общей стаи, насчитывавшей более десятка машин, и снизившись, на бреющем полете обстреливали город из пулеметов. Как можно было догадаться, главными объектами этого налета служили вокзал и аэродром. И все же в тот день вокзал почти не пострадал. На аэродром упало несколько бомб, которые также не причинили серьезных повреждений. Налет не казался слишком грозным. Через полчаса был дан отбой воздушной тревоги.
Я пошел в город. Первое, что поразило меня, это вид разрушенных домов на улице Грудецкой, множество выбитых окон и сноровистые действия санитаров, подбиравших раненых. Это были первые раненые, которых я видел, и первая кровь, пролитая за Польшу. Мною овладело чувство ненависти и желание отомстить.
Другие районы города избежали разрушений. Налет был небольшой, паники в городе не было. В основном пострадало гражданское население.
Ночью, а точнее — рано утром 2 сентября, я выехал из Львова. В пути официально узнал из газет о начале войны. 1 сентября на рассвете немцы вторглись в нашу страну, и в тот же день почти над всей Польшей появились неприятельские самолеты. В голове крутился вопрос: а мы? сколько своих самолетов выслали мы против них?
К месту назначения доехали благополучно, без особых приключений, но с большим опозданием. Поезд тащился страшно медленно. Узловые станции были перегружены, забиты железнодорожными составами и войсками. Поезда шли один за другим, а поскольку пути кое-где были повреждены, то и дело возникали заторы. Но и в этих условиях наши железнодорожники — надо отдать им должное — работали удивительно четко и прилагали все усилия к тому, чтобы как можно быстрее пропускать эшелоны.
Дольше всего нам пришлось стоять в Люблине, Варшаве и Лодзи.
В район сосредоточения прибыли 3 сентября, но не утром, как планировалось, а лишь около шести часов вечера[4].
Нас задержали на станции Ласк, где велено было выгружаться. До места назначения оставалось еще сорок километров. Всюду чувствовалась крайняя нервозность, возбуждение, и уже начала проявляться неразбериха. Никто ничего не знал. Никто не мог сколько-нибудь вразумительно проинформировать об обстановке. Я выгрузил свой мотоцикл и доехал наконец до городка Шадек, где в здании начальной школы расположился штаб бригады. Настроение у всех было подавленное, граничившее чуть ли не с паникой. Генерала Пшевлоцкого я не застал — его в первый же день войны отозвали для формирования какой-то группы войск, которой, между прочим, он так никогда и не сформировал. Как я узнал позже, мой генерал, имея на руках письменный приказ о формировании группы, 17 сентября — в погоне за этой именно «группой» — перешел румынскую границу, попутно прихватив в Бродах своих детей.
Командир бригады полковник Ханка-Кулеша после двух дней мужественного и преисполненного воинской доблести командования был снят с должности командующим армией «Лодзь» генералом Руммелем (которому бригада подчинялась) за сдачу немцам мостов на Варте под Серадзем.
Я застал его в тот момент, когда он, вконец сломленный непостижимым ходом событий, одиноко сидел в углу комнаты: беспомощный, непохожий на себя, не знающий, что делать и как распорядиться самим собою. Так после трех дней даже не особенно тяжелых боев выглядел человек, который «собственной грудью должен был прикрывать Польшу». Исчезла его обычная спесь и самоуверенность, и сейчас передо мною был ребенок, который сам не знает, чего хочет. Все старые почитатели его бросили, так как он теперь никому уже не был нужен. Но с какой поразительной быстротой произошла эта метаморфоза! Мне припомнилось его любимое выражение, которое он часто употреблял: «Мы добыли Польшу саблями и саблями ее защитим».
