Виталий Радченко - Байки деда Игната
Так и сделали. Горцы, до этого никогда не слышавшие громогласной музыки (а легко представить, как она громыхала в узком ущелье!), были ошарашены. И природное их любопытство оказалось сильнее враждебности — они с интересом взирали на происходящее внизу, в ущелье. А казаки тем временем прошли самый опасный участок.
Да, отпуск дед заслужил, и в этом у нас не должно быть никаких сомнений. Вот и отправился он в родную станицу. Первую и большую часть пути прошел с «оказией» — почтовым обозом, и, не дойдя до Катеринодара верст пятьдесят, двинул дальше в одиночку проселками. Кубанские степи тогда во многих местах были покрыты густыми «тернами» и диким бурьяном, а по балкам и буеракам — колючей лесной порослью. Зверья всякого, волков и медведей, не говоря уже о зайцах, лисах и прочей мелкой живности, — водилось у нас тьма-тьмущая. То и дело на дорогу выскакивало что-нибудь живое — то заяц короткохвостый, то дрофа длинноногая. А зайцы в те времена, не забывал подчеркнуть рассказчик, на вольных кубанских харчах отъедались необыкновенно, и были ростом с доброго кобеля моделянского, в общем — телки, а не зайцы, у иного-другого одни уши были, может, с аршин и более…
День шел к вечеру, а какой-либо хутор или кошара, где рассчитывал переночевать наш отпускник, все не попадались. Вот и солнце покатилось за окоем, — и тут только заметил казачина, что впереди, правда не так, чтобы близко, завиднелись скирды. «Вот это то, что мне надо», подумал он, и, как конь к яслям, заспешил к тем скирдам, где было можно, по его предположениям, неплохо переспать до утра…
Скирды свежей соломы стояли рядом с проселком. К одной из них была прислонена слега — длинное средней толщины бревно. С его помощью дед забрался наверх, огляделся. В наступающих сумерках несколько в стороне он увидел огоньки какого-то жилья, и в вечерней тишине услышал не то собачье, не то волчье тявканье. Эдакое с завывом. «Скорее всего, волки кого-то гонят…», — подумал дед. Достал из оклунка шмат сала, горбушку хлеба, луковичку, и, перекрестившись на луну, повечерял. Отодвинувшись от края скирды, разгреб ее вершину, соорудил себе подходящее гнездо, залез в него и прикрылся сверху немалой охапкой пахучей соломы.
О чем думал старый казак в эти сладкие минуты засыпания — нам неведомо, но только через некоторое время сквозь дрему до слуха его донесся нарастающий волчий лай — серая свора явно приближалась. Дед хотел было вылезть и посмотреть, что делается в окрестностях его обиталища, но пока раздумывал — услышал, как кто-то карабкается по бревну. Не прошло и минуты, как на край скирды, совсем рядом, плюхнулось что-то тяжелое. «Никак, еще постоялец», подумал дед и, машинально пробрав в прикрывавшей его соломе небольшое отверстие, увидел медведя. Снизу же доносился нестройный, с подвыванием, волчий брех. Волки, видно, были раздосадованы тем, что косолапый так легко ускользнул от них…
Мишка оказался шутником, веселым и шeбутным. Он стал дразнить своих супостатов, бросая им пучки соломы. А те там внизу с азартом шарпали его «подарки». Но кому шутки-хаханьки, а кому — слезки-страханьки: Топтыгин, клята его душа, с радостной злостью сбросив несколько охапок соломы с самого края скирды, стал сгребать ее вблизи дедовой головы. Еще два-три хапка, сообразил казак, и медведь сбросит его волкам на растерзание. Убегать деду было некуда, и он, упершись ногами в под своего гнездовища, приспособился, и как только Мишка начал разворачиваться за очередным оберемком, изо всех сил ковырнул его со скирды. Тот, весь в соломе, свалился, как черт в курятник, в самую гущу волчьей стаи. С переполоху волки было разбежались, но потом, увидев совсем близко желанную добычу, ринулись к нему. Медведь, однако, был уже на ногах. Рявкнув, он врезал одному-другому из самых настырных и дал деру, и волчья стая с лаем и гвалтом покатилась по дороге…
Дед почесал затылок: медведь, он и есть медведь, зверюга с понятием, от дурных волков отобьется и вернется к скирде «побалакать» с обидчиком. А может, и не вернется: кто знает, какая у него думка… Да только береженого и Бог бережет, а дурня и в церкви бьют… Так что лучше тут не засиживаться. Дед пригляделся к замеченным ранее огонькам, и прямиком через поле, по жнивью, подался на них. Не прошло и часу, как он прибился к хутору. Загавкали собаки, а там и хозяин объявился, пустил служивого в хату. Вышла хозяйка — глечик с молоком и добрую краюху хлеба на стол положила. Дед поведал о своем приключении.
— Так то ж наши скирды, — всплеснул руками хозяин. — Завтра с утрам мы туда собирались, соломки надо привезти, скотине на резку. Заодно и тебя подкинем к дороге…
На том и порешили. Кинули деду старый кужух на лавку, дали ряднину укрыться…
А утром чуть свет, позавтракав чем Бог послал, поехали к скирдам и уже на подъезде увидели, что одной скирды не хватает, той крайней, на которой наш дед вчера с вечера медведя обидел. Подъехали к току, и видят: та несчастная скирда разметана, перемята и утоптана, а то, что осталось, придавлено слегой.
—Ну вот, — сказал хозяин, — и резки не нужно: сколько половы медведь натолок. Сейчас сметем, и бай дуже!
Вот такая история приключилась с дедом нашего деда в те стародавние времена, когда и вода была водянистей, и рыба — рыбастей, и люди — улыбастей. И про то про все будет своя байка, и может — не одна…
БАЙКА ДРУГАЯ,
и тоже медвежья, ибо дед моего деда любил медведей, а медведи — его
Везло деду Касьяну на медведей. И сколько он с ними не встречался, всегда это кончалось с пользой для обоих. Вот, к примеру, еще одна байка, тоже любимая нами, внуками нашего деда. Он неоднократно и с большим удовольствием ее нам рассказывал, каждый раз подчеркивая, что на свете нет зверей-дураков, а среди людей нет-нет, да и объявятся. Но про них — другой сказ, в другой раз…
А случилась эта медвежья история, как и следующая (дойдет ряд когда-нибудь и до нее) под самый конец службы деда Касьяна. После ранения зачислили его в гарнизон небольшой крепостицы-кордона где-то в верховьях Кубани. Крепостица оказалась крохотной, всего при двух или трех пушках, но все в ней было обустроено чин по чину — и ров, и вал, и места для стрельбы, капониры там и прочее.
В общем, фортеция что надо, только небольшая и заброшенная в полудикую глухомань — держать под своим неусыпным бережением шлях и брод через речку.
Жизнь в крепости в ту пору протекала спокойно. Казаченьки для пополнения казенного довольствия держали огороды, собирали в лесу всякую дикую ягоду, кисличку, лесные груши и орехи, а на зиму, — что тоже вменялось в обязательный порядок, заготавливали дрова, перебирались на другой берег Кубани — лес там стоял погуще. Брали в основном сушняк, живое дерево почем зря не рубили, разве что по надобности. Хотя лес по одному дереву и не плачет, но и гуще от его потери не становится…
