Сергей Поликанов - Разрыв. Записки атомного физика
Когда-то Покровское-Стрешнево было довольно привлекательным подмосковным дачным местом. О том времени напоминали сохранившиеся кое-где деревянные дома с большими застекленными террасами. Московские окраины все ближе подходили к Покровскому-Стрешневу, но еще не сомкнулись с ним. Здесь, на одном из пустырей, одно время использовавшимся в качестве полигона для испытания танков, в 1943 году началось какое-то строительство. Прежде всего огромную территорию начали обносить забором. Рабочей силы хватало, несмотря на то, что шла война. Грузовики привозили и увозили строителей в сопровождении охраны. Можно было также заметить офицеров в форме НКВД. В то время это мало кого могло удивить, и немногочисленные прохожие не проявляли излишнего любопытства. И правильно делали, потому что строительством «объекта» интересовался сам Берия, тогдашний шеф НКВД. Его портреты можно было увидеть на стенах в любом учреждении. Лысый мужчина средних лет, в пенсне, строго поглядывал на сидящих за письменными столами и стоящих у станков. Я не знаю, как он выглядел в жизни. Возможно, на портрете Берия был таким, каким хотел видеть себя, и художник исполнил это желание. Именем Берия можно было запугать любого. Он мог сделать все. Берия мог наградить орденом, и в его силах было отправить на Магадан. В распоряжении Берия была огромная армия секретных агентов. Поэтому вряд ли кому приходило в голову совать нос туда, где начиналась секретная деятельность, а в Покровском-Стрешневе этим попахивало. То, что Берия «курировал» строительство, облегчало дело, потому что он был владельцем огромной массы бесплатной рабочей силы, хозяином концентрационных лагерей, где жили бесправные заключенные. А этот народ даже и во время войны не переводился.
Руководил строительством объекта полковник Худяков, но, конечно, за всем делом приглядывали начальники и повыше чином, набившие руку на строительстве канала Москва-Волга и в других местах. Все они знали, что на этот раз строить надо быстрей обычного. Справятся с заданием, и на них посыплются ордена, медали. Деньги и повышения в чинах тоже не помешают. А не сумеешь в срок все сделать, пеняй на себя. Может быть, на фронт угодишь, но не исключено и кое-что похуже. Все старались и полковник Худяков тоже «невозможное» делал. Правда потом, во второй половине сороковых годов, крупно не повезло ему. Жил он тогда в коттедже неподалеку от каменного забора, что огораживал территорию «объекта». Однажды вечером вышел он на освещенную террасу окно закрыть, но не успел. Убили его выстрелом из пистолета. Не бандиты-грабители, а кто-то другой. Может, кто с Худяковым старые счеты сводил, а может, что другое было. Но успел Худяков к этому времени свой «объект» закончить.
Вообще недостатка в специалистах по строительным делам не было. Среди них народ опытный, тертый водился. Один генерал Комаровский многого стоил. Чего он только не строил. Если нужно, даже море выкопать мог. Пригласил его к себе однажды Берия. Сидели Берия с Комаровским, коньяк пили, о жизни разговаривали, и вдруг положил Берия перед Комаровским чистый лист бумаги.
- Пиши.
- Что писать-то, Лаврентий Павлович? - удивился Комаровский.
- Про то, как тебя немецкая и английская разведка вербовала.
- Вы что, Лаврентий Павлович, шутите?
- Какие еще шуточки? Пиши.
Комаровский крутился, пытался из когтей Берия вырваться, а тот не спешил, играл с Комаровским, как кошка с мышкой. Позвонил телефон. Берия снял трубку, встал, вытянулся:
- Слушаю, товарищ Сталин, да, да... Будет сделано.
Берия повесил телефонную трубку, налил полные рюмки коньяка.
- Ну, вот что, Комаровский. По указанию товарища Сталина ты назначаешься начальником строительства. Сегодня я подпишу приказ, а пока давай обмоем твое назначение. С тебя причитается.
Я никогда не видел генерала Комаровского, но убежден, что разговор его с Берия выглядел, примерно, так, как описан мной. Дело в том, что всего лишь два человека отделяли меня от Комаровского, оба физики. Один из них, родственник Комаровского, услышал историю от самого Комаровского, а другой рассказал ее мне. Поэтому у меня есть основания верить и в другой случай, выглядящий просто невероятным.
В этот раз Берия, вызвав Комаровского, сказал, что в одной из дверей на даче Сталина застряла пуля. Недалеко от дачи работают люди Комаровского. На розыск стрелявшего дается три дня. В противном случае... Через два дня Комаровский представил результаты баллистического анализа траектории пули, и они указывали место, откуда стреляли. Им оказалась... площадка, где охрана Сталина тренировалась в стрельбе. На этом история таинственного выстрела для меня обрывается.
В конце пятидесятых годов обстоятельства привели меня в небольшой городишко к северу от Москвы. В соседней квартире жил пенсионер, человек желчный и раздражительный, любящий подмечать «непорядок». Судя по всему, он привык, чтобы его побаивались, и любил это. Но кого мог напугать пенсионер, даже если в прошлом был он полковником НКВД. Врагом оказался бездомный красавец Васька. Любимец всего подъезда, пушистый сибирский кот, видимо, желая сделать приятное своим благодетелям, часами дремал около чьей-нибудь двери, но, заслышав тяжелые шаги медленно поднимавшегося по лестнице пенсионера, просыпался и норовил проскочить мимо него, избежав пинка ногой.
Когда пенсионеру исполнилось шестьдесят лет, в местной газете напечатали очерк «о славном жизненном пути» отставного полковника. Статью снабдили фотографией. Глядя на обвисшие, с лиловым оттенком и красными жилками щеки юбиляра, трудно было поверить, что в статье помещена его фотография. Глаза, кажется, мало изменились. Помутнели, но, наверное, всегда были холодными и злыми. Две серые щелочки. Последней «военной» должностью юбиляра была служба начальником концентрационного лагеря где-то в Горьковской области. Видимо, о том времени и он и его жена вспоминали с удовольствием, и потому, наверное, эта угодливо улыбавшаяся бабенка, услышав по радио, что Солженицын находится на Западе, заявила в подъезде, что «зря эту падлу не прибили в свое время». Уходя в отставку, служака воспользовался одной из привилегий, полагающихся таким, как он, и получил квартиру в подмосковном городе.
Встречая соседа около дома, я редко видел его смеющимся. Ученых и вообще интеллигенцию он недолюбливал, не скрывал этого, и раз «по-соседски» признался мне, что ему нравится больше «среда простая, рабочая». Вообще мы редко разговаривали, да и о чем нам было говорить, но вышло как-то раз, что разговор зашел о моей работе, и я упомянул лабораторию в Москве, где провел несколько лет. Пенсионер сразу оживился:
