Александр Шавердян - Путь воина
Примерно таким рисовался образ Александра Исааковича его внуку, пишущему эти строки, когда апрельским вечером нынешнего года он шёл на аудиенцию к Тихону Николаевичу Хренникову.
Как ни прискорбно, но за 25 лет, минувших с того памятного Вечера, все выступавшие на нём ушли в мир иной. Тихон Николаевич (думал внук) — один из очень немногих, кто мог бы поделиться живым впечатленьем о тех временах, о тех людях и, конечно, об Александре Исааковиче. Они ведь были знакомы практически всю свою творческую жизнь (вплоть до смерти А. И.), их семьи вместе претерпели лишения эвакуации, их связывала общая работа в Союзе Композиторов… Да и вообще, воспоминанья великого человека — сами по себе драгоценны.
Я не журналист. Скорее сочинитель. Для меня куда естественней и интересней пожертвовать жизненной правдой во имя правды художественной, чем докапываться до протокольных фактов. Возможно, поэтому я услышал от Тихона Николаевича не вполне то, что он хотел сказать, тем более, что сказал он совсем уж не то, что я ждал услышать.
Вот несколько выдержек из этого дилетантского "интервью". [2]
Т. Н.: …Александр Исаакович был очень мягкий человек… не способен к особенно острым взаимоотношениям с людьми. Он всегда старался — как мне казалось тогда — избегать тех конфликтных ситуаций при оценках каких-то сочинений, которые появлялись. Он всегда старался сгладить углы, найти среднюю линию, наиболее разумную, наиболее для данной ситуации подходящую, потому что он был очень разумный человек.
А. Ш.: А ведь время-то было безумное…
Т. Н.: Время было тяжёлое. Но ведь дело не только в [этом]. Тяжёлое… Было и тяжёлое, было и хорошее…
Моего прозрачного приглашения поговорить на тему "разумный человек и безумное время" он как бы не услышал. Зато, переключив внимание на любительскую фотографию, которую я разыскал в старом альбоме, стал вспоминать о деятельности Союза Композиторов в начале 50-х годов. Фотокарточка, действительно, представляла интерес и подтверждала слова Тихона Николаевича — да, были светлые моменты и в безумные времена, и люди, как всегда, ухитрялись быть счастливы. Среди группы отдыхающих в Доме творчества в Рузе на левом фланге стояли рядом молодые, полные сил и планов композитор Хренников и критик Шавердян. Казалось, они только что ходили по боковой аллее, увлечённые беседой, их заметили и позвали — "фото на память!". Вот так они и запечатлены в окружении музыкантов из разных республик: настоящая семья народов, казавшаяся такой дружной и нерушимой.
Тихон Николаевич долго разглядывал снимок, видимо о многом вспоминая. Наконец, отложил его в сторону и произнёс, словно подытоживая:
Т. Н. […] Ну вот, Александр Исаакович был очень уважаемый человек, а главное — он был очень спокойный человек: его восточный характер не проявлялся.
А. Ш.: Но ведь многие знавшие его отмечали, что при всей своей мягкости и бесконфликтности он порой действовал прямо-таки как самурай. В истории с Оголевцом…
Т. Н.: О-о… Ну, не только он… Оголевец был вообще фигура очень странная на музыкальном нашем горизонте.
А. Ш.: Или страшная?
Т. Н.: Ну, кто как… Во всяком случае, это был неуравновешенный, больной человек. Он писал гадости на всех. На меня, например… Суслову… Суслов давал мне читать его творения. Это было во время космополитизма, в начале 50-х годов. […] [3]
Ну, всё это дело прошлого… Александр Исаакович был человек уравновешенный, разумный, спокойный. Часто во многих ситуациях он сохранял правильную позицию, и поэтому к нему относились с большим уважением. В частности, я.
[………]
Признаться, я был обескуражен. О ком мы сейчас говорили? Кто этот человек, главные достоинства которого, как выясняется, — спокойствие и уравновешенность, умение сглаживать углы и находить среднюю линию? За что, по-видимому, его и стоит уважать?…
Разве это тот, кого коллеги называли "благородным рыцарем журналистики", а в дружеских шаржах изображали боксёром в боевой стойке, готовым отразить и нанести любой удар? Его разве с детства привык я считать кем-то вроде хладнокровного и бесстрашного самурая, который из всех путей выбирает такой, что вернее всего ведёт к смерти, и тем побеждает?…
И вдруг эта взвешенность… И бесконфликтность… Определённо не из словаря моего деда! Сколько я знаю, в своей работе к таким понятиям он никогда не прибегал. Высокая принципиальность — и… умение находить "среднюю линию"… Глубокая честность — и… талант "сглаживать углы". Нет, что-то тут не сходилось!
Пытаясь разрешить эти странные противоречия, я углубился в архив Александра Исааковича. И скоро нашёл то, что искал.
Толчком послужила статья "Советская опера" [4], впервые опубликованная в журнале "Советская музыка" № 3 за 1941-й год. Нет ни необходимости, ни возможности пересказывать эту статью. Её нужно читать в подлиннике, ибо сегодня, спустя 60 с лишним лет, она современна до злободневности.
Действительно, если убрать из этого текста обязательное по тем временам дежурное прилагательное "советский" перед субстантивами "культура", "критика", "публика", "композитор" и "музыка", а имена благополучно забытых деятелей той поры заменить именами демиургов сегодняшнего музыкального "бомонда", то окажется, что проблемы и задачи, стоявшие перед советской оперой в 30-40-е годы, не только никуда не исчезли и никак не разрешились, но даже ещё и усугубились. Разве не актуально [5] замечание А. И. Шавердяна о "распространявшемся не так давно легкомысленном представлении о труде оперного композитора, как о чём-то заурядно-лёгком, не требующем исключительного напряжения мыслей и сил"? [6] И таких наблюдений множество в этой статье.
Будь моя воля, студенты всех композиторских отделений и факультетов вместе с будущими режиссёрами музыкального театра, не говоря уже о теоретиках-музыковедах, изучали бы её в обязательном порядке…
Однако сейчас моя задача скромнее — определить суть этих самых взвешенности и бесконфликтности Александра Исааковича, его таланта сглаживать углы и находить среднюю линию.
Статья начинается анализом опер Прокофьева ("Семён Котко") и Хренникова ("В бурю"), которые "полярно противоположны по своим стилистическим устремлениям". Оба произведения критик подвергает нелицеприятному разбору, что, вероятно, не могло не задеть как маститого автора, так и молодого, но уже завоевавшего известность. Отдавая должное таланту обоих композиторов, Шавердян говорит с ними без обиняков, напрямую, прямо и честно, "на равных", как говорят с близкими людьми о серьёзном деле, которое касается всех. Его суждения принципиальны, категоричные оценки порой звучат жёстко и резко.
