Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй
Когда Любы не стало, ей начали посвящать множество телепередач, не сомневаясь, что рассказы о жизни любимой в народе актрисы получат высокий зрительский рейтинг. В передачах участвовали ее бывшие коллеги и просто знакомые люди, говорили об ее прекрасных душевных качествах, веселом искусстве, но никто из них даже не упомянул об ее лучшем, серьезнейшем и значительном фильме, наверное, из-за невольной зависти, потому что ни у кого из них в творчестве не было подобной и заслуженной удачи, никогда не вспыхивали в глазах огоньки безумства. И по этой же причине не приглашали на эти вечера памяти Любы Полищук Вячеслава Тихонова, зная, сколь куцо и мелко будут выглядеть рядом с ним. А лучше него вряд ли кто-нибудь мог рассказать о Любе.
Прошло многим более года, но на могиле Любови Григорьевны Полищук еще не появился памятник. И это кажется не столь важным, когда вспоминаешь мудрые стихи великого русского писателя Ивана Алексеевича Бунина:
То, что лежит в могиле, разве ты?
Разлуками, печалями отмечен
Твой путь. Теперь их нет. Кресты
Хранят лишь прах. Теперь ты мысль.
Ты вечен.
Теперь ты мысль… Эти слова можно отнести и к Любе. Она своей игрой и жизнью оставила немало оригинальных и выстраданных трепетной душой мыслей для обогащения и роста творчества других творцов.
Глава первая
Знакомство
Открутим время в прошлое примерно на сорок лет назад, когда в моей квартире, согласно договоренности, ровно в десять утра появилась девушка незаурядной красоты – высокая, стройная, с обворожительными, но не очень правильными по стандартным меркам чертами лица, с блеском в глазах, вошла смело, но не нахально, и тихо вымолвила:
– Люба Полищук. Я из Студии эстрадного искусства.
В нашей встрече не было ничего необычного. Я – известный в то время автор эстрады, она – ученица Студии эстрадного искусства встретились обсудить номер, который я должен был написать для нее. Об этом меня просил руководитель студии. Рекомендовал Любу как способную студентку, кандидатку в эстрадную программу «На эстраде – омичи».
Омская филармония перевела в Студию деньги, на которые с помощью преподавателей должна была в течение года создаваться программа.
– Я разговорница, – уточнила Люба, – хочу исполнять музыкальный фельетон.
– Но, – смутился я, – я не специалист по музыкальным фельетонам.
– Знаю, но у вас получится, – сказала она, – я верю.
Последние слова Любы озадачили меня.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Я видела вас на сцене. В Омске, – и она достала из сумочки маленькую афишку, которую обычно вывешивают перед театральными кассами. На афише значилось, что в зале Омской филармонии состоятся «Вечера смеха» с участием заведующего Клубом 12 стульев «Литературной газеты» Виктора Веселовского, поэта-пародиста Александра Иванова и автора рассказов, монологов и фельетонов Варлена Стронгина.
– Я вас запомнила, – сказала Люба.
– Других, объявленных в афише, просто не было, они не приехали, – усмехнулся я.
– Да! И вы один! Целых два часа! Три концерта в день! Мне они очень понравились! – искренне произнесла Люба, глядя на меня как на своеобразного героя. – Каждый раз слушала с удовольствием.
Я объяснил Любе, что Иванов заболел, Веселовский отказался ехать в последний момент, но я, как и они, имел право на сольный концерт и решил не срывать гастроли.
– Все-таки были объявлены трое! Билеты покупали на троих! – стояла на своем Люба. – И вы не испугались!
– Я в большинстве случаев выступаю один. Это Омская филармония решила пригласить нас троих и каждому заплатить за сольный концерт, – сказал я.
– А вам? Мне говорили, что если вы не сорвете концерты, то вам заплатят за троих!
– Это было бы справедливо! – согласился я. – Ведь зал у вас громадный, почти на полторы тысячи мест. Мне сказали, что по сборам я выполнил квартальный план филармонии. В эти же дни в Доме офицеров пела Эдита Пьеха в зале на шестьсот мест. А на мой концерт… Кое-кто сдавал билеты, но их тут же покупали. Концерты прошли нормально, и я получил гонорар только за свое выступление, – сказал я, желая прекратить разговор на эту тему. – Первый секретарь Манякин приветливо помахал мне рукой из окна «Волги». Я ничем не подвел Омск. Но, кстати, я не исполнял музыкальные фельетоны. Отчего вы взяли, что я смогу вам написать то, что нужно?
– Сможете, – прервала меня Люба. – Вы такое говорили…
Тут я прервал Любу, понимая, что она намекает на мои рассказы, не разрешенные цензурой и имевшие особый успех у зрителей.
– Давайте лучше поговорим о вашем будущем фельетоне. Хотя бы о его теме…
– А я еще не решила, о чем буду говорить, – внезапно обескуражила она меня, – вы лучше знаете, что сейчас волнует зрителей. Я ведь родилась сравнительно недавно, 21 мая 1949 года. Мало что знаю.
– Но все-таки – что волнует вас? Вы по нынешним временам взрослый человек! – заметил я.
– Я? – махнула она рукой. – Сто забот волнуют! – и достала из сумочки сначала фотографии родителей, брата и сестры, а потом глянцевый японский журнал мод, на обложке которого она была изображена в полный рост, в профиль, задорно шагающая по улице, в полуоткрытой блузке, в плиссированной юбке с разрезом, на средних каблуках…
– Здорово! – не удержался от похвалы я. Она перехватила мой взгляд:
– Один экземпляр. Обещала родителям. Вам подарю в следующий раз. Можно?
– Конечно, – согласился я, обратив внимание на то, что после упоминания о родителях ее лицо погрустнело.
– Соскучились? – поинтересовался я.
– Само собой, – вздохнула Люба. – Не знаю, как они управляются без меня. Но должны. Мама выдюжит. А отец очень устает на работе. У нас семья не очень большая: отец, мама, брат, сестра и кошка. Кошка может порвать обложку журнала. Надо, чтобы его держали подальше от нее. Увидит меня на обложке раз, два, три и захочет схватить.
Потом я узнал, что мама Любы работает швеей, отец – строителем. Живут небогато. Тем не менее Люба не пропускает ни одного концерта в филармонии. После занятий в школе училась петь, ходила в танцевальный кружок.
– Вы знаете, я первой в школе села на шпагат! – похвасталась она. – Прямо так – взяла и села!
– Без репетиций?
– А зачем они нужны! Захотела и села!
– Больно не было?
– А, пустяки! Я в кровь колени разодрала, когда через забор с колючей проволокой перелезала. И то – ничего.
– Зачем перелезала?
– За яблоками.
– Небось больно было?
– Не помню. Помню, что радовалась, когда родителей угощала.
– Так о чем все-таки писать будем? – вернул я Любу к теме нашей встречи.
– О чем-нибудь таком… Чтобы за душу брало… Можно не спешить… Время есть… Все равно у меня голос пропал!
