Всеволод Кочетов - Предместье
На половине пути к Ленинграду длинный щегольской лимузин Лукомцева едва избежал столкновения с взбесившейся "эмкой", которая мчалась навстречу без огней. Ее вел Ползунков. Позже шофер рассказывал, что в ту минуту был готов на все, вплоть до "ручной расправы", но произнес только с укоризной: "Яков Филиппович, Яков Филиппович!" - и стал разворачивать "эмку". Долинин сделал вид, что ничего не случилось, попрощался с Лукомцевым и пересел к Ползункову. Некоторое время машины шли одна за другой, близко, почти впритык. Затем их разъединили военные грузовики, и Долинин с Лукомцевым больше уже не встречались.
- Ну, вот и снова мы вместе, - сказал Лукомцев, расстегивая кожанку. Года, как говорится, не прошло. Может быть, думаешь, я привидение с того света? Как-то странно смотришь на меня. Удивляешься тому, что жив, что ли?
- Рад просто, Федор Тимофеевич. Рад.
- А было дело, и правда, - продолжал Лукомцев, - чуть в привидение не превратился, и правда, чуть не сложил свои старые кости под Веймарном. Скажи пожалуйста! - воскликнул он удивленно. - Встретились! Но, между прочим, я о тебе давно слыхал - что здесь хозяйствуешь.
- Какое хозяйствую!..
- В штабе армии рассказывали. Винюсь, что раньше не заехал. Уж прости, дела-то ведь какие!.. А вспоминал, часто вспоминал. И кабинет твой в Славске помню, и петрушку твою знаменитую на окне.
- Кок-сагыз, - поправил Долинки.
- Вот-вот, и плющик тот, что до окна на второй этаж добирался. Цел ли, кстати, домик ваш? Славный был домик. Говорят, цел пока. А вот казармы ваши сгорели, Федор Тимофеевич, сам видел. Я же нет-нет да и сбегаю посмотреть в трубу, здесь, на колокольне. Казармы-то как раз на окраине, видны словно на ладошке.
- И я их вижу. Но лучше бы не видеть! Досада берет, злость. Дивизия прямо против Славска стоит. Думается, двинуть разок - и там. А попробовали наступать, за полтора часа триста человек потеряли.
Оба задумались, приумолкли, вспоминая трудные осенние я зимние бои, после которых возле всех дорог района повырастали бесчисленные холмики свежих солдатских могил.
- Спасибо все-таки, что навестил, Федор Тимофеевич, - сказал наконец Долинин.
- Да разве я навестил, Яков Филиппович! Возвращался сейчас из штаба армии и вот застрял возле моста: камеры сдал. Шофер на дороге мучается, а я к тебе зашел. Срамить ты меня должен за такой визит, а не "спасибо".
- Ползунков! - крикнул Долинин, открывая дверь, - Варенька, скажите Ползункову, пусть пойдет поможет шоферу генерала.
- Какой номер, Федор Тимофеевич?
- Узнает и так. Машина все та же, "студебеккер". Вид, правда у нее не тот но, узнает. Только что это ты меня в генералы произвел? Если по солидности, то нету этого. Если сообразуясь с папахой, тоже промашка: верх не того колера. Полковник я, Яков Филиппович, полковник. Как был.
Долинин смутился:
- Ползунков подпутал. Вошел и бухнул: генерал! Да ты садясь, Федор Тимофеевич. Чего это мы стоим?
- Сядешь - замерзнешь, холодище у тебя. Ко мне бы в землянку пожаловал - дворец! И вообще, отстал ты от жизни, гляжу. За окном лед идет, а у тебя ноябрь. - Лукомцев указал на календарь. - Феномен природы!
- Могу пообрывать хоть на полгода вперед, да что толку? Ждал всю осень: вот-вот в Славск вернусь, перекинули меня туда самолетом, партизанил. А теперь... Зарылись вы в землянках своих. Во дворцах!
- На бюро бы вопрос поставить - так, что ли? - Лукомцев невесело усмехнулся.
- А я серьезно говорю, Федор Тимофеевич, смотри! - Долинин достал из ящика стола карту. - Двинуть бы сюда, за бумажную фабрику, и прямо бы в тыл Славску...
- А там - полный разгром врага, и ты бы под Первое мая к себе домой вернулся? Увы, дорогой мой товарищ секретарь! Все сейчас стратегами стали. Но война так просто не делается. Метода "двинуть", о котором и я вот упомянул, она не терпит. Ну что такое Славск, Яков? Думать, так думать о большем - о Красном Селе, о Гатчине, Чудове... Тогда и Славск твой на корню отсохнет. Военная наука точная, истерик она не любит.
Долинин хотел возразить, но помешала вбежавшая Варенька. - Яков Филиппович! - закричала она так, точно Долинин был от нее по меньшей мере верстах в трех. - Наши пришли! Наши! Партизаны.
Долинин нетерпеливо взглянул на Лукомцева.
- Партизаны? Давай, давай их сюда, Яков! Легки на помине. - Лукомцев кивнул головой: - Приглашай.
Но партизаны приглашения и не дожидались. В ватниках и полушубках, в заячьих треухах, с оружием - как были с дороги, так и ворвались они в кабинет. И снова в этот день обнимал Долинин дорогих друзей. Потом он представил их Лукомцеву. Но Лукомцев и без того был давно знаком со многими. И с худощавым, нервным Наумом Солдатовым, и со спокойной, рассудительной Любой Ткачевой - секретарем райкома комсомола, и с бывшим главным агрономом совхоза No 5 Сергеем Павличевым.
- Помню, - говорил старый полковник, пожимая протянутые руки. - Как не помнить! А к кому вы, товарищи уважаемые, за докладчиками перед торжественными датами ходили?..
В тесную комнатушку набилось человек пятнадцать, расположились кто где - на стульях, на диване, на подоконниках. Вошла, конечно, и Варенька Зайцева; кутаясь в свой теплый платок, она прислонилась плечом к косяку двери. Хмурый, незнакомый Долинину партизан с черной повязкой на левом глазу при, сел к печке и, вынув большой нож, стал щепать лучину.
- Что же получается! - горячо говорил Солдатов неожиданным при его сухонькой комплекции громовым басом. - У нас в районе, и именно в твоем, Яков Филиппович, кабинете, сидит городской голова. И кто бы ты думал? Директор школы глухонемых!
- Савельев?!
- Да. Именно. Преподобный Пал Лукич.
- Такой активист был! Ты, может быть, помнишь его, Федор Тимофеевич? Долинин повернулся к Лукомцеву. - Ну, такой пожилой красавец с черной бородкой. На всех собраниях выступал, речи сверхидейные закатывал. Не помнишь?
- Теперь он у них активист! - сказал Солдатов. - Немецкая борзая! Район знает отлично, вроде как мы с тобой знавали. Затравил народ. Житья нету.
- А почему бы его не убрать, мерзавца? - сказал Лукомцев, закуривая короткую черную трубочку.
- Мы именно это и хотели сделать - убрать. Да нам, мужикам, в город не пройти, ловля идет свирепейшая. Фронтовая ведь полоса! Только Любаша решалась на такие походы.
- Не возьмешь его, осторожный, - откликнулась Люба Ткачева.
Она стала рассказывать о Славске, о том, что сталось с ним после восьми месяцев хозяйничания немцев. Лукомцев слушал и любовался ею. "Два-три года назад, - думал он, - сидела, поди, за школьной партой, мечтала об институте и вот, в разбитых сапожищах, в изодранном ватнике, повязанная одеялоподобным платком из цветных лоскутьев, ходит сейчас в разведку". Старый человек, у которого в первый же день войны был убит сын артиллерист-пограничник, каждый раз, встречаясь с молодежью, испытывал какое-то странное чувство, не поддававшееся, думалось ему, никакому анализу. А было оно, это чувство, простое, как сама жизнь, - чувство осиротевшего отца.
