Альберт Вандаль - Разрыв франко-русского союза
После этого тайного предложения прошло несколько недель. За это время план его созрел и принял определенную форму. Все его поступки, все движения его войск основывались на гипотезе наступательной войны. Конечно, нужна была большая смелость, чтобы напасть на вечного победителя, на полководца, который сломил пять коалиций, и, победоносно покончив около двух лет тому назад с войнами на континенте, за исключением войны в Испании, впервые стал на твердую почву и достиг вершины своего могущества. Но Александру известно, что война в Испании с непримиримым и мстительным врагом поглощает большую часть боевых сил императора и что она вынудила его вывести часть войск из Германии. Александр знает, что в Германии, в первой линии, он встретит только сорок шесть тысяч французов, далее еще шестьдесят. Положим, Наполеону стоит только мигнуть, чтобы тридцать тысяч саксонцев, тридцать тысяч баварцев, двадцать тысяч вюртембержцев, пятнадцать тысяч вестфальцев “и другие немецкие войска”[2] присоединились к французам и чтобы со всех сторон горизонта сбежались к ним на помощь и другие войска. Всем известно, что в распоряжении Наполеона все регулярные армии от Эльбы до Таго, от Северного моря до Ионического; что у него заранее вычислено, сколько каждый народ должен выставить ему солдат. Но, когда Александр рассматривает главные элементы, из которых слагается это беспримерное в истории могущество, когда взоры его проникают за кулисы с виду покорной, лишенной воли Европы, он во многих местах замечает дошедшие до крайних пределов недовольство и склонность к восстанию, а это обещает ему союзников. Последовательно разбирая состояние государств, начиная от границ России вплоть до Атлантического океана, он всюду находит побудительные поводы отважиться на смелое дело.
В ближайшем, непосредственном соседстве с Россией лежит герцогство Варшавское. Это и есть то государство, куда прежде всего нужно направить таран и где должна быть пробита первая брешь; но, с другой стороны, тут же встречается и главное препятствие. Конечно, дело не в материальных и военных затруднениях. Двумстам тысячам русских стоит сделать один шаг, чтобы силой завладеть герцогством, раздавить своей массой пятьдесят тысяч польских солдат. Крепости на Висле – допотопные укрепления; они беззащитны против современной артиллерии. Правда, с фланга прикрывает и может поддержать герцогство Данциг, но Наполеон сократил гарнизон этой крепости до полутора тысяч французов. Это нечто иное, как оставленный им на Севере отряд, своего рода часовой на ответственном опасном посту. И все-таки, сопротивление великого герцогства, как бы кратковременно оно ни было, задержало бы наступление; оно разрушило бы то моральное впечатление, на которое Александр рассчитывал при внезапном появлении в Германии. Вся суть была в том, чтобы преграда рухнула сама собой, как бы по волшебству, чтобы варшавяне сами стремительно бросились навстречу России и подали остальным нашим вассалам сигнал к восстанию. Но разве царю неизвестно, что в Варшаве все законы, все учреждения, все привычки, чувства, склонности – все пропитано французским духом; что там Наполеон царствует над сердцами, тогда как в других местах его господство основано на насилии, на лишении свободы; что население восторженно поклоняется ему и чтит в нем героя; что оно любит его не только за его благодеяния, но и в силу того, что явило ему столько доказательств своей преданности; что помимо всего этого, оно обожает его за то, что видит в нем избранного Провидением восстановителя национального единства? Возможно ли изменить в один миг, как бы по мановению волшебного жезла символ веры четырех миллионов людей?
Александр не теряет надежды свершить это чудо. Он знает, что в Варшаве под внешним покровом единодушия кроется глубокий раскол, что русская партия не отказалась от борьбы и ведет подпольную работу. В ее рядах стоят люди, одно имя которых составляет силу.
Разветвления этой партии встречаются в самых аристократических семьях, известных своей преданностью Франции. “В Польше,– пишет наш агент,– часто можно встретить полную противоположность в мнениях между отцами и детьми”.[3] Может быть, думает царь, достаточно будет одной надежды на сильную внешнюю поддержку, чтобы изменить взаимное положение партий и переместить влияние.
Затем, можно было использовать бедственное финансовое положение варшавян. Этот до невозможности хвастливый народ, который, упершись рукою в бок, старается придать себе вид кутилы и рубаки, в сущности несчастнейший и беднейший из народов. Роскошная жизнь штабных военных, вплоть до их шитых золотом мундиров – ничто иное, как блестящая мишура, за которой скрывается нищета. В Варшаве все приносится в жертву армии, в особенности внешнему ее виду, – красоте и страсти к украшениям. Обмундировка и содержание двух гусарских полков стоят в герцогстве столько же, сколько в другом месте обмундировка и содержание четырех.[4] С одной стороны, армия разоряет государство, с другой – отвратительно управляемое государство едва может прокормить войска. Уплата жалованья задерживается до семи месяцев. Следующая причина бедности герцогства та, что она – страна исключительно континентальная. Втиснутая между Россией, Пруссией и Австрией, она лишена тех выходов к морю, которыми пользовалась прежняя Польша. Дворянство, которому принадлежит земля, уже не может вывозить ни через Ригу, ни через Одессу продукты сельского хозяйства; оно лишена возможности вести в широких размерах торговлю хлебом. Источник его доходов исчез; магнаты, торгующие зерном”[5], входят в неоплатные долги и, живя среди богатств, которых нельзя использовать, платят непосильные проценты. Всюду царят жестокая нужда и страшный недостаток в деньгах.[6] Если варшавяне и мирятся с этими печальными явлениями, то только потому, что видят в них переходное время, неизбежный путь к лучшим дням, когда Польша свободнее вздохнет в своих раздвинутых границах. Без денег и почти без хлеба, они, в полном смысле слова, живут одними надеждами. Несмотря на свой стоицизм, они находят свое положение крайне тяжелым; жалуются, что Наполеон медлит с исполнением их желаний и безжалостно долго заставляет их ждать, и император Александр не без основания думает, что, если он преподнесет полякам осуществление их мечты, да, сверх того, пообещает при новом режиме более обеспеченное существование, непостоянная, действующая по первому впечатлению нация не устоит перед его предложениями. Если их отпадение состоится, тогда сразу все упрощается. Благодаря их отпадению, линия Вислы окажется уже занятой, река перейденной, и русские, оставив направо от себя Данциг, без выстрелов вступят в Германию.
