Анатолий Толмачев - Калинин
В Троице в то время было сорок семь дворов. Одна треть хозяев не имела ни коров, ни лошадей; у большинства же была либо корова, либо лошадь. Лишь отдельные семьи жили зажиточно. Вся деревня владела менее чем четырьмястами семьюдесятью десятинами земли. В хорошие-то годы вдосталь хлеба с картошкой не хватало. Тяжкий труд с помощью сохи да бороны давал жалкие результаты: сам-два для овса, сам-третий — четверт для картофеля.
А уж когда засуха, и говорить нечего. Вот почему почти половина мужиков деревенских, подобно Мишиному отцу, занималась отхожим промыслом. Только это давало надежду на спасение, уменьшало страх перед длинной холодной зимой.
Многие уезжали тогда из деревни, устраивались в больших городах на заводы, а то в дворники шли либо в услужение к барам. Хуже, чем в деревне, не будет — это троицкие знали точно.
Вокруг Верхней Троицы расстилались огромные поля. Но куда взгляд ни кинешь, все помещичье: поля, луга, выгоны, покосы, даже пруды. В Яковлевской волости, куда входила и Верхняя Троица, жили восемь помещиков. И каждый из них имел земли больше, чем вся Верхняя Троица. И чем больше рос Миша, тем больше убеждался, что нет на земле ни правды, ни справедливости.
Что делать, если бог так положил и устроил. Разве можно думать о том, как это все изменить?
Миша не раз подслушивал разговоры взрослых о правде. Но разговоры эти дальше жалоб на свое житье-бытье не шли. Мужики, подвыпив, проклинали горькую судьбу, с завистью говорили о тех, кто сумел удачно «устроиться» в Кашине, Твери или даже в самом Петербурге.
Прочел позже Миша и у Некрасова о том, как мужики искали «кому живется весело, вольготно на Руси». Может быть, тогда впервые шевельнулась в его голове мысль: «Почему так?» Может быть, и тогда, а может быть, и раньше. Но мысль эта всплывала в его голове довольно часто. Почему действительно одни отдыхают да развлекаются, а батька с мамкой целый день в поле спины не разгибают? «Одни не работают, да все имеют, а нашим отдохнуть-то в сутки часов пять-шесть приходится, но даже хлеба и того не хватает…»
Как-то раз летом помогал Миша матери хлеб жать. Когда солнце стало припекать, заметил он, как тяжело матери, нагнувшись, работать. Пот так и льется со лба. А жалобу хоть бы одну обронила. Когда, наконец, мать, распрямив спину, сказала: «Ну, пора домой!», Миша, лежа в тени стога, ответил:
— Ты, мама, ступай домой, а я здесь отдохну.
Мария Васильевна ушла, а Миша снова взялся за серп. За работой не заметил, как время прошло и темнеть начало. Приехал домой поздно. Матери объяснил коротко:
— Гужи порвались, вот и задержался. Хитрость сына Мария Васильевна раскрыла на следующий день, но ему ничего не сказала, только прижала крепко вихрастую его голову к своей груди. Потом уж, вечером, когда ложились спать, заговорила она, как о твердо решенном, пережитом, обдуманном:
— В деревне, сынок, в люди не выбьешься. Надо другую дорогу искать. Попросил бы барыню, чтоб в услужение взяла. Заработок верный на первых порах. А там, глядишь, с их помощью жизнь повернется…
Долго не спал в ту ночь Михаил, все размышлял. А утром встал с готовым решением в голове. По мужски, по-взрослому решил: «Хуже не будет, а семье подмога». Как и ожидал, барчуки уговорили Марию Ивановну, а та убедила генерала, что без мальчика для услуг им не обойтись.
Так в дворне Мордухай-Болтовских прибавился еще один человек — Миша Калинин.
Барыня поначалу давала ему небольшие поручения по хозяйству, а потом вовсе освободила от дел. Она правильно рассудила, что с этим смышленым, ловким и очень честным пареньком ее дети могут всюду чувствовать себя в безопасности. Отпуская их играть, она знала, что может быть спокойна, если с ними Миша.
…Ребятишки у Мордухай-Болтовских были неглупыми. Если не считать малыша Саши, все увлекались чтением.
Миша с завистью смотрел на книги. Вот ведь, поди, сколько интересного в них! Сам-то читал с трудом. Томительно медленно разбирал заголовки да некоторые слова. Но когда учитель или гувернантка твердили с барчуками стихи, Миша запоминал их быстро. Память у него была цепкая. Ум хорошо воспринимал и красоту слога стиха и ироническую мораль басни.
Миша часто потом поминал добрым словом барчуков. Это они упросили генерала Дмитрия Петровича послать его учиться. Дмитрий Петрович числился попечителем земского училища, что находилось в Яковлевском — в двенадцати верстах от Верхней Троицы.
Зимним вьюжным днем Миша с двумя сверстниками-земляками заявились в Яковлевское — большое волостное село, на окраине которого, уж почти за околицей, стояла школа с необычно большими для изб окнами и железной крышей. Страшновато было: что там их ожидает? Может, тоже какой солдат начнет палкой по головам охаживать…
Переночевав в отведенной для постоя избе, утром направились в школу. Миша немного смущался: У всех сапоги да валенки, у него ж чуни веревочные на ногах. Потом осмелел, уверенно поднялся на крыльцо, распахнул дверь.
Ребята были уж в сборе и с интересом рассматривали вошедших. А у Миши разбежались глаза. Так вот она какая, школа! Для учителя стол отдельный. Доска черная. Парты длиннющие. Миша присел за одну с краю, потеснив толстощекую девчонку; покосился: кроме него, шесть человек за партой умещались.
За дверью зазвенел колокольчик. Вошла учительница, молодая и красивая, в белоснежной кофточке. Поздоровалась, спросила, как фамилии новеньких. Назвала себя: Анна Алексеевна Боброва, учить будет чтению, письму да арифметике. Кроме того, батюшка станет «закону божьему» обучать.
Миша сразу понял: это тебе не у солдата в избе. В классе тишина, говорит только учительница, говорит понятно, толково. Никого кричать не заставляет. Надо кого спросить, к доске вызывает. И все так тихо, ласково. Полюбилась Мише учительница. И Анна Алексеевна сразу обратила внимание на новенького. Глаза внимательные, смелые. Большая самостоятельность чувствуется. Невольно как-то, объясняя, обращалась к нему.
За несколько дней Миша освоил правила чтения. Оказалось, никаких «азов» и «глаголей» не нужно — складывай попросту буквы в слоги, а слоги — в слова.
Писать научиться было труднее. Огрубевшие крестьянские пальцы с трудом держали тоненькуюручку. Ручка непослушно вертелась, палки в тетради получались кривые. Стиснув зубы, Миша снова и снова принимался за крючочки и буковки. Порой в глазах рябить начинало от усердия, но одолел-таки письмо.
Курс обучения в школе был рассчитан на четыре года, но уж к концу зимы Анна Алексеевна поняла, что Калинин закончит школу куда быстрее. «Родное слово» Ушинского чуть не наизусть выучил, все книжки из школьной библиотечки прочитал.
