Энди Дуган - Неприступный Роберт де Ниро
В 1939 году война в Европе уже готова была вот-вот разразиться, и Вирджиния с товарищами все больше времени проводила на митингах, раздавая напечатанные ими же листовки. Троцкисты формировали IV Интернационал и разделились затем на шахтманистов и ортодоксов. В то же время к ребятам из Берклианской ячейки ЛМС, мысли которых перекликались с идеями «новых левых» шестидесятых годов, относились свысока, их считали «поэтами и дилетантами, неспособными стать настоящими подпольными кадрами». К этому моменту Вирджиния Эдмирал получила степень бакалавра английской литературы и работала в «Федерал Артс Проджектс» в Окленде. Она решила, что теперь настало время поступить в школу Гофманна и одновременно работать официанткой в ресторане в Гринвич Виллидж, чтобы прокормиться.
Мать Вирджинии, преподаватель английского языка и латыни, была крайне встревожена стремлением дочери к такой непостоянной и ненадежной жизни. Она получила от Вирджинии обещание, что та будет жить в общежитии «Интернейшнл Хаус» и посещать Колледж искусств в округе Колумбия, чтобы получить степень магистра и иметь право преподавать историю искусства. С этой целью мать Вирджинии даже заняла денег у собственного отца, однако уже к концу первого семестра Вирджинии удалось с успехом истратить все деньги. В начале лета 1940 года Вирджиния поехала к Роберту Дункану в Вудсток, где он издавал свои собственные литературные журналы — примерно тем же они с Вирджинией занимались в Беркли. После визита к Дункану она полгода преподавала в летнем лагере в Мэйне.
После этого снова пришла пора обращать взоры в сторону Гринвич Виллидж.
Она быстро нашла отличную студию на Восточной Четырнадцатой улице. В огромные окна студии без помех вливался тускловатый северный свет, еще одним преимуществом являлся вид из окон на Юнион-сквер. Студия, возможно, была прекрасная, но в качестве жилища оставляла желать лучшего. Прежде всего, отсутствовала ванная, а квартирная плата составляла целых 30 долларов в месяц, гораздо больше, чем Вирджиния могла выкроить из своих средств. Ей удалось найти двух подруг для совместного проживания, а Роберт Дункан использовал эту квартирку как «перевалочный пункт» во время своих вояжей из Вудстока в Нью-Йорк.
Дункан с большой теплотой вспоминает Вирджинию и ее студию в своих записях того периода. В заметке, помещенной в 1941 году в журнале «Банкрофт поэтри аркив» («Архив нищей поэзии») незадолго перед войной, описана живая картинка:
«Перед нами студия Вирджинии. Мы — в сумраке над огнями Четырнадцатой улицы. Картины будто отступают внутрь стен, как сказочные зеркала наших грез — созревание во тьме невиданных сил. Это наше последнее занятие — словно проекция в сегодняшний день, в 1941 год, того рая в Беркли, где мы снова и снова изучали рисунки Вирджинии, Мэри, Лилиан, Сесил и или мои, и той золотой поры, когда я читал стихи Вирджинии и ее друзьям-студентам…»
К осени Гофманн предоставил Вирджинии место в своей школе, и она забросила все мысли о получении степени, полностью сосредоточившись на живописи. Однако тут в ее жизни появляется еще один интерес. Бывший студент школы, бросив учебу в Блэк Маунтин колледж, вернулся в школу Гофманна. Несколько месяцев они с Вирджинией прожили вместе в лофте[1] на Восточной Четырнадцатой улице. Этого молодого человека звали Роберт Де Ниро.
Роберт Де Ниро-старший родился в 1922 году в Сиракьюзе, штат Нью-Йорк. Мать его была ирландка, отец — итальянец. Рос он преимущественно в ирландской среде. Уже с пяти лет он выказывал явные художественные способности и невероятную для малого ребенка целеустремленность в искусстве. Так что, когда в одиннадцать лет он стал посещать класс искусства при Университете Сиракьюз, ему вскоре выделили отдельную студию, где он мог заниматься живописью самостоятельно.
Тамошние учителя разглядели молодой расцветающий талант и всячески поощряли его, точно так же, как впоследствии и Гофманн, который считал его самым блестящим из своих студентов. Динамичный живописец с острым чувством цвета, Де Ниро часто вызывал ассоциации с фовистами, в частности с Матиссом.
Симпатичный парень с гривой волнистых волос, глубоко посаженными глазами, в которых, казалось, дышала сама душа, густыми низкими бровями и круто очерченной нижней челюстью, что выдавало в нем весьма целенаправленного юношу, — таков был Роберт Де Ниро. Он был невысок, около 175 сантиметров. Его вежливая манера беседы и несомненный шарм производили глубокое впечатление на всех, кто его знал. Внешнее обаяние усиливал внутренний огонь. Де Ниро сам создавал для себя высочайшие стандарты и являлся для себя самым суровым критиком. Современники вспоминают, как часто он переживал неудачи. И состояние фрустрации — невозможности достичь удовлетворения — могло вдруг найти выход в эмоциональном взрыве. Эти вспышки гнева были в основном направлены на собственные художественные промахи.
Один из друзей характеризует его поглощенность искусством как вопрос жизни и смерти. Его решимость создать искусство в чистой форме заставляла его снова и снова писать поверх уже готовой картины, в беспрестанных поисках если и не совершенства, то хотя бы частичного удовлетворения. В 1958 году влиятельный нью-йоркский журнал «АРТ-ньюс» опубликовал статью о Де Ниро, посвященную творческому процессу художника. Но этот процесс представлял собой поистине адские муки, так что журнал смог осветить лишь чуть более двух последних лет его творчества.
«…Однако из-за неизменного недовольства любой своей новой работой, — написано в каталоге его ретроспективной выставки 1995 года, спустя два года после смерти художника, — переписывания холста снова и снова, метания от холста к холсту, окончательная версия представляет собой лишь отражение его состояния фрустрации, поскольку каждая предыдущая версия подвергалась непрерывным метаморфозам до тех пор, пока, в конце концов, могла сохраниться одна лишь гуашь…»
Хотя он был современником, пусть несколько младшим по возрасту, таких абстрактных экспрессионистов, как Марк Ротко или Джексон Поллок, творения Роберта Де Ниро бесспорно приближались к настроениям и стилю европейских экспрессионистов. Он писал классические объекты — студийных моделей, кувшины и вазы, — а зачастую по фотографиям мест, где никогда не бывал. Его картины несут явственный отпечаток средиземноморского восприятия цвета и пространства. Его вполне заслуженно хвалили в сороковые и пятидесятые годы, но из-за своей неуступчивости в вопросах продажи картин в коллекции и галереи, а также возросшей в целом тенденциозности мира искусства, — по возвращении из Франции, в шестидесятые годы, он стал известен прежде всего как «художник для художников». Для знатоков он был признанным авторитетом, но, вне ограниченного круга поклонников, широкая публика его практически не знала. После его смерти в 1993 году среди бумаг был найден листок, на котором он сделал выписку из журнальной статьи о французском художнике Эжене Делакруа: «Живя так, как живу я, то есть своими ощущениями и своим сердцем, я должен искать наслаждения в живописи и оттуда извлекать и то, и другое».
