Лариса Гармаш - Лу Саломе
Лу продолжает очаровывать даже тем, что можно назвать ее неудачами: неспособностью провести точные границы между творческим, интеллектуальным обменом и любовью. Она создает трудности для тех, кто хочет четко отделить интеллектуальное от эротического, места действия педагогики от мест действия соблазна, познание от того, что Лу считала основой познания, — от любви. Она также — не без намеренности — создает путаницу в головах тех, кто хотел бы учредить четкие границы интеллектуального долга — ее в отношении других мыслителей и художников и их в отношении нее. Лу никогда не заботила проблема "дрейфа идей". Она прекрасно понимала, что, в силу уникального дыхания идеи в сердце и голове всякого подлинно думающего, идею невозможно заимствовать. И не проводя однозначной демаркации между своей работой и работой тех, кто ее восхищал и увлекал, она определяла саму женственность как "свободу от интеллектуальной собственности". Быть может, правы были те, кто считал ее "женщиной до мозга костей", femme fatale?
Когда во второй половине ХХ столетия имя Саломе выскользнуло из тени забвения, к ее ярлыкам прибавились расхожие — "белокурая бестия", "бесполая Мессалина" и т. п. Еще в 1952 году, когда ею начали интересоваться заново, швейцарский критик Васерман безжалостно демонизировал ее: "…где бы ни появлялась, она оставляла после себя хаос, суматоху, подобно ручью, наполненному беспокойным духом и чувством: как она, этот порывистый поток не заботится о том, что он несет — благословение или уничтожение. Была в ней сила натуры предемоническая, избавленная от всех женских и почти всех мужских слабостей, которой не хватало немногого, чтобы стать фигурой античной или почти мифической, из доисторических времен".
Более точной и проницательной нам кажется характеристика Пола Роазена: "Лу, несомненно, должна была быть со всеми своими мужчинами, ибо только так она могла идентифицироваться с хрупкой частью своей личности, которая была ей необходима как основание. Но все мужчины, которых она любила, бывали вынуждены констатировать в итоге, что Лу ничего не дает от себя. Она зеркально возвращала им их содержание. Она порождала в них необходимость творчества и была их стимулом. Но как личность она оставалась игроком. Все ее мужчины нуждались в ней, но каждый ее любовник в конце концов обнаруживал, что она ему не поддается, уклоняется от него".
Первой серьезной попыткой "луведения" после лет забвения была вышедшая в 1962 году на английском языке книга Петерса "My sister, my spose" ("Моя сестра, моя жена"). Однако книга эта не лишена тенденциозности и акценты в ней расставлены специфически. Через три года ее перевели на немецкий язык под другим названием. Затем последовал французский перевод, пользуясь которым популярный журнал "Marie Claire" составил для своих читательниц изящно-поверхностный светский коктейль, из коего можно было в первую очередь почерпнуть информацию о бойкой авантюристке, питавшей пристрастие к "любовным треугольникам". В таком виде история Лу начала становиться популярной. В 1977 году эту статью перепечатал один из польских журналов, и таким образом информация о Лу впервые проникла в славянское культурное пространство. Долгое время этот сенсационно-популярный материал оставался практически единственным источником сведений о Саломе. На родине же Лу до последнего времени о ней практически ничего не было известно, за исключением увлекательного эссе А. Эткинда в его замечательной книге "Эрос невозможного" да горсти ссылок в прекрасных статьях о Ницше К. Свасьяна.
На Западе на сегодняшний день существует обильный и противоречивый корпус литературы о ней, но книга Петерса по-прежнему во многом остается архетипической. Этот бестселлер, бесспорно, вдохновил и известного режиссера Лилиану Кавани на создание в 1978 году фильма совместного итальяно-американского производства под названием "По ту сторону добра и зла". Главные действующие лица фильма — Лу, Ницше и его друг философ Пауль Рэ. Фильм создан на волне современного эротизма, и действие его разворачивается опять-таки внутри магического любовного треугольника.
Все же осмелимся предположить, что архетипическая для судьбы Лу структура треугольника в наименьшей степени продиктована ее "нимфоманством" и в наибольшей — той особенностью ее мироотношения, которую можно было бы назвать магическим сестринством.
Младшая сестра пяти братьев, она, наверное, ощущала себя подобно андерсеновской Элизе из "Диких лебедей". "Весь мир казался мне населенным братьями", — писала она в своих воспоминаниях. Не здесь ли исток ее беспрецедентного успеха у мужчин, тайна всепобеждающей непринужденности ее обаяния?
В этом смысле название книги Петерса можно считать симптоматическим попаданием. Мифологема Сестры парит над нею.
Сораспятая на муку,
Враг мой давний и сестра,
Дай мне руку, дай мне руку! —
Меч взнесен!
Спеши.
Пора.
Так мог сказать и Ницше…
У истоков "магического сестринства"
Если хочешь — мы выйдем для общей молитвы
На хрустящий песок золотых островов.
Н. Гумилев
Маленькая Леля долго не могла поверить, что зеркала правильно отражают ее облик: свое единство со всем окружающим миром она ощущала как нечто настолько естественное, что никак не могла принять отдельность и ограниченность своего существа. Ей казалось, что весь мир должен волшебно продолжать ее сущность. Даже когда она пережила свою раннюю детскую "богоутрату", ее вера в чудесное всемогущество Доброго Бога преобразовалась в "смутно пробудившееся чувство, которое уже никогда не исчезало, — чувство беспредельной солидарности со всем, что существует".
Неслучайно пятидесятилетняя Лу Саломе, пребывая уже в лоне фрейдизма, противопоставит фрейдовской мифологеме Эдипа свою мифотрактовку Нарцисса: Нарцисс смотрится не в зеркало, сотворенное рукой человека, а в живой источник и, значит, созерцает там не просто себя, а свое дивное единство со всей видимой природой. Так был оправдан и переосмыслен нарциссизм.
Этот изначальный принцип миросозерцания Лу дает ключ к разгадке ее чудесной способности "живого отзеркаливания". Она обладала не просто способностью живого и быстрого отражения встречавшихся на ее пути мужчин-гениев — она была их волшебным зеркалом: "смотрясь" в нее, Ницше увидел себя Заратустрой, а Рильке — нежным и чистоголосым Орфеем.
Как мог зародиться у земной женщины дар столь странный и редкостный? Исток нашей неповторимости всегда таинственен: ни образование, ни воспитание Лу не содержат никаких особых зацепок для понимания того, что же сформировало этот феномен. Бесспорно лишь, что впервые она столь остро ощутила в себе единство и отзвук мира благодаря своему сестринству. "Братская сплоченность мужчин в нашем семейном кругу для меня как самой младшей и единственной сестренки столь убедительным образом запечатлелась в памяти, что с тех давних пор она, как бы излучаясь, переносилась в моем сознании на всех мужчин мира; когда я раньше или позже их где бы то ни было встречала, мне всегда казалось, что в каждом из них скрыт один из братьев".
