Виктор Лихоносов - Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью
— Я ее не выдумал. Она уже рядом, в Отрадной она есть.
«Тут богатеи меня столкнули и стали топтать ногами…»
Я встаю и выхожу во двор. Не могу. Хочется успокоить свои чувства. Подхожу к воротцам и гляжу на улицу. Под ветвями фруктовых деревьев проходят девчата. Говорят об американском фильме «Клеопатра», который вчера показывали в станице Отрадной. Клеопатра, Элизабет Тейлор, «Исторический вестник», 1887, 1917, 1979–й годы, Кияшко — в эту секунду все рядом в моей голове. Опять чувствую Время, его колдовскую власть над нами. Еще двадцать пять лет назад, изучая в школе историю по учебнику, воспринимал я события империалистической и гражданской войн как старозаветную быль. Своды пыльных газет еще более отдаляли время. Живой же человек приближает его. Краеведы часто подсказывают нам: там‑то и там‑то можно встретить ветерана. Какие же они сейчас? Чем занимаются? Что думают? Чему удивляются? С кем дружат? Ефима Ивановича сорок лет знает милейший человек, пенсионер, организатор музея в Отрадной Михаил Николаевич Ложкин. Он и привез меня в Удобную. Каждый раз он что‑то уточняет, выпытывает еще и еще одну деталь, еще одну историю, фамилию — все пригодится музейным папкам, а потом, может, мальчику — историку, пожелающему возродить из забвения дни и годы своего Отрадненского района. Побольше бы — скажу мимоходом! — таких краеведов — энтузиастов, чаще бы тогда думали мы, среди каких замечательных современников жили и живем.
Я оглядываю комнату. На стене между окон большая репродукция: Ленин читает «Правду». Старенький, из стеклянных палочек абажур висит над столом. Печка. Две кровати под простыми одеялами. Много ли человеку нужно? Не в роскоши покоится счастье. Все старание ушло на другое. И я замечаю, что в хате есть только то, что дорого сердцу и что уж крайне необходимо для житья. Вот ведь в чем величие стези человеческой.
— А как же вы не сохранили кресты?
— Пропали. Белые растащили, разорили хату, семью пороли. Меня в станице не было, я Невинку брал.
Так все это просто и не больно сейчас звучит. И раны, и беды, и несчастья залечило само время. Но все надо было перенести на себе, помучиться, пострадать. Легко ли — быть избитым своими же казаками? Скрываться? Вернуться с отрядом, убеждать станичников? Пропадать в закаспийских песках? Создавать ревком, добивать банду в кубанских камышах, в горах? Сидеть в сельсовете и, настораживаясь, слушать богатого казака, который в любую минуту может наставить на тебя обрез? Легко ли? Это сейчас, какую убедительную страницу ни читай, кажется просто. Надо было рисковать, рисковать и рисковать. Некоторые теперь почитают за ееликодушие — подвезти на казенной или собственной машине за рубль. Некоторые «изнемогают от усталости», просидев в чистом кабинете восемь часов, морщатся от телефонных звонков и посетителей. А что такое не спать по нескольку суток? Неплохо бы нам всем почаще (и прочувствованно) вспоминать, от каких людей, после какой борьбы досталось удобство. Былое мужество и беззаветность в святом деле должны укорять нашу совесть, беспечность, инерцию. Ведь у нас иногда не хватает даже мужества и чести на раскаяние: «Простите, я виноват, я вас обидел, простите, я за вас не заступился». Ради великой будущей человечности и нового сознания в людях сражались Кияшко и его товарищи. Вот о чем думается мне рядом с ним, таким достойным, надежным и в своей старости.
Мы застали его на огороде усердным хозяином. День жаркий, утомительный. По двору бродят куры, над уликами летают пчелы, сливы и груши уже собраны. Но у крестьянина до самых холодов много работы. Такая же престарелая, как и он, жена его Анна Кирилловна вынесла ему кое‑что чистое — переодеться, и тогда уж он поздоровался, познакомился и принял нас. Ему некогда сидеть с отсутствующим видом за воротцами на лавочке, и у него еще есть силы, чтобы не просить помощи от родных: подать воды или укрыть потеплее ноги. Замечательный дедушка! Улыбка ласковая, простая, искренняя. Рассказы о себе не тщеславны. И никаких обид не высказывает — за стариками сие водится частенько.
Сложив руки на груди, сидит и с сочувствием слушает его Анна Кирилловна, все давно знающая про его жизнь. Слушает — добавлю — с тем крестьянским уважением к мужчине, к мужу, каждое слово которого она переживает как свое. Когда‑то в девичестве ей очень хотелось писать. Было — призналась — на душе такое жжение, что она просыпалась ночью от желания записать что‑нибудь на листочке. И говорит‑то она хорошо, как сказительница. У нее десять детей, она мать — героиня. Но она пи разу не похвалилась своей заслугой. Так, наверное, и должно быть, полагает она. А лицо у нее белое, морщинки ие портят ее, глаза ясные, осанка благородная.
Ей жалко нынешних молодых, которые сходятся — расходятся. «Нонче любятся, а завтра ненавидят. А мы С ним в радости живем». Есть выражение: «Я этого не понимаю!» И вот они тоже кое — чего искренне не понимают. Как это можно злоупотреблять служебным положением (фельетон вот прочитали в «Советской Кубани»)? Строить себе каменные хоромы (опять фельетон был)» и забывать при этом о нуждах фронтовиков — инвалидов? Шататься по улицам без дела? Требовать у родителей на японские транзисторы, легковые машины денег? Воровать казенное? Не почитать старших? Пить, браниться при детях? Таких людей они не понимают. Они не привыкли к нахальному стилю жизни: дай! достань! устрой! Если чего не хватает, то все должны становиться в общую очередь. Всякому — по заслугам и что заработал.
Есть о чем подумать, повидав их. Прежде всего о том, как сам ты живешь. И что такое достойная жизнь человеческая. То, как они стали на дворе перед фотоаппаратом, как Ефим Иванович приобнял супругу рукой, как она вдруг спохватилась: «Ой, ну что же я! Пойду хоть платок хороший надену!» — вызывало у нас добрую зависть к их отношениям, к их нерастраченной человечности. Они не устали от жизни. Но задумаемся все же хорошенько: и Ефим Иванович, и Анна Кирилловна родились в 1887 году!
Дома я снова перелистал «Исторический вестник» за этот год. Еще правил страной царь Александр III. Свыше двадцати лет Кияшко проживет под владычеством бесславного его сына. В 1905 году после войны с Японией грянет первая русская революция. В двадцать девять лет Кияшко — полный георгиевский кавалер. В 1917 году поднялся на бой с самодержавием. В 1919–1920 годах, когда многих из нас еще не было на свете, он гнал белых за море. Потом эпоха индустриализации страны, создания колхозов. Священная война. Рождались и рождались новые дети, уже не говорили им отцы — матери: «А на шо она, грамота? Батьки наши жили неучеными…» Великое просвещение коснулось страны. Прошли торжества 40–летия, 50–летия, 60–летия Советской власти. В первых рядах демонстрантов все меньше было товарищей, сверстников Кияшко. А его буднично приглашают на заседания сельского Совета, ему принесли извещение…
