Елена Мищенко - Русская муза парижской богемы. Маревна
Здесь Кандинский играл в шахматы с Шагалом, Амедео Модильяни выпивал с Ильей Эренбургом, Хаим Сутин экспериментировал с огромными мясными тушами, здесь писал свои строки Максимилиан Волошин. В общем – форменный «Улей». Так называлось это сообщество непохожих, куда Маревну привел русский скульптор Булаковский. Она была потрясена всем увиденным, услышанным. Марк Шагал писал об «Улье»:
«Здесь жила разноплеменная художественная богема. Здесь у русских рыдала обнаженная натурщица, у итальянцев пели под гитару, у евреев жарко спорили, а я сидел один, перед керосиновой лампой. Кругом картины, холсты – собственно, и не холсты, а мои простыни и ночные сорочки, разрезанные на куски и натянутые на подрамники. Так я просиживал до утра. В студии не убиралось по неделям. Валяются багеты, яичная скорлупа, коробки от дешевых бульонных кубиков». Жили впроголодь. Наличие обеда считалось роскошью. Красноречиво свидетельство Шагала: «На дощатом столе были свалены репродукции Эль Греко и Сезанна, объедки селедки – я делил каждую рыбину на две половинки, голову на сегодня, хвост на завтра, – и – Бог милостив! – корки хлеба. Если повезет, кто-нибудь накормит обедом…»
Все эти молодые гении, а каждый из них свято верил в то, что через десять лет он покорит мир, перебивались с хлеба на воду, но служили они искусству со всей страстью и искренностью.
Что и говорить, молодая художница Маревна была потрясена увиденным, но жить ей там не хотелось. Она побаивалась большого скопления мужчин, которые не скрывали свои чувства, увидев привлекательную молодую блондинку.
Маревна познакомилась с неразлучной троицей художников: нелюдимым Сутиным, веселым Кикоиным, обаятельным коротышкой Кременем – они всегда держались вместе.
Приехав в Париж из маленьких еврейских местечек – кто из России, кто из Польши или Белоруссии, они стали единым братством. Их объединяли общие заботы, проблемы, но больше всего – любовь и преданность Искусству. Часто они работали вместе в одной мастерской, спорили, шумно ссорились. Каждому из них был присущ свой, особенный стиль. Радостная палитра Кикоина дала миру множество прекрасных полотен – обнаженных фигур, пейзажей, натюрмортов. Духовность и доброта Пинхуса Кременя проявилась в его работах, поражающих ослепительной яркостью красок. Внезапно пришедшая к Хаиму Сутину слава затмила талант его соотечественников, но время все расставило по местам, – полотна Пинхуса Кременя и Михаила Кикоина и сейчас ценятся у знатоков «парижской школы».
Когда заканчивалась работа, художники собирались в просторной мастерской Моисея Кислинга – талантливого художника, приехавшего из Кракова, на столе появлялась скудная закуска, бутылки дешевого вина. Но разве это имело значение, когда шли жаркие споры об искусстве, коромыслом стоял табачный дым. К стене прислоняли последние работы Сутина, Кислинга, Модильяни – их обсуждали, оценивали. Часто из своей мастерской, которая находилась этажом ниже, приходил Лео Зборовский – друг художников, владелец небольшой галереи. Он старался продавать работы своих талантливых друзей, поддерживал их, как мог.
Маревну сразу приняли в «Улье», она стала завсегдатаем мастерских. Пристально вглядываясь в творчество своих новых друзей, Мария многому у них училась.
«Это было славное время, – скажет она впоследствии. – Ощущение восторга от молодости, оттого, что ты принадлежишь к группе людей, у которых одни и те же цели и идеалы. И к какой группе!» Маревна, с присущей ей острой наблюдательностью, детально и остроумно описывала появление на улицах Парижа весьма живописной группы художников. «Обычно впереди уверенной походкой, с огромным чувством достоинства шел, размахивая мексиканской тростью с ацтекскими фигурками, огромный, смуглый, бородатый Диего Ривера. Дальше я – в розовой широкополой шляпе, отцовской накидке, велосипедных бриджах, затянутая широким неаполитанским поясом, в белых носочках и черных туфельках. Потом Модильяни – чудесные кудри эпохи Возрождения, расстегнутая до пояса рубашка, книга в руке. Он шел, декламируя строчки из «Ада» Данте. За ним – Сутин: длинная челка до глаз, сигарета в зубах. Далее – Эренбург с лошадиным лицом, похожий на льва Волошин. Пикассо и Макс Жакоб, один в огромном пальто кубиста, на голове жокейская кепка огромных размеров, другой – в приталенном пальто, черном цилиндре, белых перчатках. Радость уличных мальчишек не имела границ. Они забегали вперед, чтобы лучше нас видеть, с криком: «Эй, смотрите, цирк идет! Великан с булавой, животные и клоуны!»
Богемные нравы Парижа начала XX века были весьма свободными, можно было ходить по улицам в любом, самом немыслимом наряде, делать все, что угодно. Ежегодно весной устраивался бал учеников Художественной академии. Это было необычное, порой весьма шокирующее зрелище. Илья Эренбург в своей трилогии «Люди, годы, жизнь» рассказывает: «…По улицам шествовали голые студенты и натурщицы; на самых скромных были трусики. Однажды испанский художник возле кафе «Ротонда» разделся догола; полицейский его лениво спросил: «Тебе, старина, не холодно?..»
Студенческие балы в Academie des Beux-arts (Академии изобразительных искусств) не всегда заканчивались благополучно. Дешевое вино, наркотики, несдержанность часто приводили к катастрофам. Как-то во время буйного веселья возник пожар, из здания выбежали почти голые, перепачканные сажей и золой люди, они кричали, разбегались в панике кто куда. Ранние прохожие удивленно на них смотрели, но не подавали виду – Париж привык ко всему.
Маревна была свидетельницей того, как молодая художница разделась догола и встала под струи фонтана. «Ничего прелестнее этой сцены я не видала никогда: в золотистом свете восходящего солнца розово-рыжая, с длинными распущенными волосами, бессмертная Венера рождалась в струях вод. Кто-то воскликнул: «Ура красоте, любви и искусству!» Слова подхватили, и они звучали снова и снова», – рассказывала она.
Правда, финал оказался очень грустным: девушка простудилась под ледяными струями и вскоре умерла от воспаления легких.
«LA ROTONDE» – ПРИЮТ ХУДОЖНИКОВ
«Париж фиолетовый, Париж в анилине вставал за окном «Ротонды», – писал Маяковский в 1924 году. Он посетил знаменитое парижское кафе, о котором так много слышал. Здесь, в «Ротонде», Модильяни увидел юную Анну Ахматову, написал ее портрет. Бывали здесь Макс Волошин и Сергей Прокофьев, Клод Дебюсси и Игорь Стравинский.
Парижские кафе… Это не просто место, где можно выпить чашечку кофе. Кафе – неотъемлемый атрибут жизни парижан. Там встречаются друзья, это – своеобразный клуб, где назначают встречи. В маленьких уютных кафе сидят часами и просто разговаривают, пишут стихи, заключают сделки. Почти у каждого парижанина есть «свое» кафе. Строки Ильи Эренбурга: «Я сидел, как всегда, в кафе «Ротонда» на бульваре Монпарнас перед пустой чашкой и ждал, пока придут мои друзья», – абсолютно точно отражали сущность жизни парижской богемы 20-х годов.
