Вадим Фролов - В двух шагах от войны
- Чего у тебя там? - спросил тот, в пилотке, и пощупал сверток.
- Х-хлеб, - сказал я, заикаясь.
- Годится, - быстро сказал губастый и встал. - Айда, Шкерт, - кивнул он дружку, и они, не оглядываясь, побежали к откосу.
- Стойте! - крикнул я и побежал за ними.
У самого откоса губошлеп остановился, снял ремень, намотал его на руку бляхой наружу и пошел на меня, а тот - как его, Шкерт - уже перелезал через балюстраду.
- Что вы делаете?! - заорал я.
А губошлепская морда шел на меня, подняв руку с бляхой, и я попятился, споткнулся, упал на спину и сильно треснулся головой. Сознание я, кажется, не потерял, но в голове шумело и трещало, а перед глазами летали какие-то пестрые бабочки, и было так паршиво, что не хотелось и глаза открывать.
А когда открыл, тех двоих, конечно, уже не было, а надо мной стоял совсем другой парень и разглядывал меня очень уж внимательно.
Я со злости опять закрыл глаза. Пропади все пропадом - так и буду лежать, пока не подохну!
- Ты чего тут отдыхаешь? - услышал я голос.
Я с трудом сел, помотал головой и пощупал затылок - ничего, здоровая гуля.
- Упал, чо ли? - спросил парень и протянул мне руку.
Он, наверное, хотел помочь мне встать, но у меня-то в мыслях было другое, и я со злостью отбил его руку в сторону - будь, что будет, а этому я врежу! А если и не сумею, то драться все равно буду до смерти, до конца, до...
- А пошел ты! - заорал я. - Нет у меня ничего больше!
- А мне ничего и не надо, - сказал он будто даже удивленно. - Иду, вижу: лежит загорает... на кирпичах битых. Ну, мало ли, думаю чо... Вот и подошел, спросил.
- "Спросил", "спросил", - зашипел я. - Сволочи! Да у нас в Ленинграде за такие дела, знаешь, расстреливают! Понял?
- Не, - сказал он и помотал головой, - не понял.
Я вскочил, но тут же меня повело куда-то в сторону и, если бы не парень, я бы опять шлепнулся на кирпичи. Он подвел меня к лодке, и тут уж я не побоялся брючки замарать, сел как миленький.
- Что случилось-то? - спросил парень. - Говори толком.
Тут я в первый раз посмотрел на него повнимательней. И чего это я на такого парня орал? Нечего на него было орать - за версту видно, что он не такой, как те. Девочки от такого наверняка с ума сходят с первого класса... И я, чуть не плача от обиды и злости, рассказал ему все про тех бандитов, даже фашистами их назвал.
- Ты того, полегче! - строго сказал он. - Большой тот - в тельняшке? Губастый?
Я кивнул.
- Это Баланда, - уверенно сказал он, - соломбальский парнишка. Какой он фашист? Так, шелапут... несчастный. Второй-то с ним маленький, чернявый был?
- Да, - нехотя сказал я.
- Этот приезжий. Лешак его знает, откуда взялся? - сказал он, будто удивляясь, и посмотрел на меня. - Ну, как, отошел?
Я помотал головой и потрогал затылок - болело здорово, но голова вроде бы не кружилась. Парень осторожно расправил волосы у меня на затылке и тихонько хмыкнул.
- Блямба! - сказал он с уважением. - Но крови нет. Тебя как зовут?
- Соколов Дима, - сказал я.
- Меня Антоном звать. А ты правда из Ленинграда? Давно?
- Недели две уже.
Он покачал головой, потом встал с лодки и сказал:
- Ну, ежели отошел, то айда Баланду и этого Шкерта искать.
- Да ну их! - в сердцах сказал я.
- Как это "ну их"?! - рассердился Антон. - Сам сказал: у вас расстреливают. Ты как про Архангельск думать будешь?
- При чем тут Архангельск? - сказал я. - Просто обидно.
- У нас ничего... Двина вот, и вообще... - Он вдруг засмущался и быстро спросил: - Ты в каком классе?
- В восьмом. А ты?
Он застеснялся еще больше.
- Тоже в восьмом. Ты не смотри, что я такой здоровый, мне всего-то пятнадцать. У нас вся родня такая. Поморы мы... А в какой ты школе?
Со школой у меня дело обстояло неважно. Ведь в восьмом классе я проучился только до ноября сорок первого - в это время в Ленинграде оставалось не больше двух-трех школ на район. И получилось так, что ни в одну из них я не попал: в ноябре заболел, потом уж было не до учения. А сейчас уже последние числа мая, и занятия вот-вот кончатся.
- Да ни в какой еще, - сказал я с досадой. - Понимаешь, мать пока не пускает. Говорит, после ленинградской голодухи окрепнуть надо. А я уже ничего, отъелся.
- Чем ты у нас отъелся? - с сомнением сказал Антон. - Где живете-то?
- На Поморской. В конце.
- Наш район. Давай в нашу школу.
- Ладно... А что же я про хлеб-то скажу?
- Пошли вместе, - решительно сказал Антон.
Я обрадовался. Сами понимаете: хлеб на два дня!
Видно, такой уж это был парень, Антон: один его вид успокоил маму. Он не дал мне рта раскрыть, а сам спокойно рассказал, как было дело. Мать только повздыхала, а когда Марфа Васильевна, всегда приветливая, прямо раскричалась, даже стала ее успокаивать:
- Всякое бывает, Марфа Васильевна, война ведь.
- Вот то-то и есть, что война, - сердито сказала наша хозяйка. - Ить что удумали, варнаки! Хлеб у дити отбирать!
Я не выдержал и засмеялся: "дитя" мне понравилось.
- Ты, Юрьевна, не горюй, - уже добродушно сказала Марфа Васильевна и погладила маму по плечу, - у меня маленько мучицы есть, перебьемси.
Тут мама чуть прослезилась - очень она чувствительная стала, - а я воспользовался случаем и сказал о школе и что Антон зовет меня в свой класс.
Мама обеспокоенно посмотрела на меня, потом на Антона и, улыбнувшись, сказала:
- Антон? Ну что ж. Вон он какой. Только уже скоро конец учебного года, а ты столько пропустил...
- Ничо, наверстает, - уверенно сказал Антон. - Пошли директору хоть сейчас.
Мама только вздохнула.
Когда мы уходили, Антон спросил у Марфы Васильевны:
- Афанасий-то Григорьич где?
- А где ему быть? - грустно ответила Марфа Васильевна. - На Двине нето. Там он... время провожат. - Она вгляделась в Антона. - А ты чей будешь? Словно мне твой лик знакомый.
- Корабельниковы мы, - хмуро сказал Антон и опустил голову.
- То-то я гляжу... - Она вздохнула и почему-то отвернулась. Потом полезла в шкафчик, достала оттуда две небольшие лепешки и протянула их Антону и мне.
- Берите вот, пожуйте маленько. И ступайте с богом.
Мы вышли, и я спросил у Антона:
- Ты что, их знаешь?
- Кто у нас Громова не знает? - сказал он, потом помолчал немного и, словно нехотя, добавил: - С батей они одно время вместе плавали.
Дальше мы шли молча. Антон о чем-то тяжело думал, и я понял: спрашивать его сейчас ни о чем нельзя.
Уже почти у самой школы Антон вдруг спросил:
- А ты-то знаешь хоть, у кого вы стоите?
Я сообразил, что "стоите" - это значит "живете", и ответил:
- А как же! У бывшего капитана Громова.
- То-то и оно, что у бывшего, - хмуро сказал Антон. - А какой это капитан был, знаешь?
Я отрицательно покачал головой...
Не знаю уж, что Антон говорил директору школы - он пошел туда один, но директор, маленький седенький старичок, вскоре позвал меня в кабинет. Он приветливо посмотрел на меня и ни о чем не спрашивал. Сказал только, что мне, наверно, будет трудно, но если я не смогу сдавать экзамены, то буду переведен в девятый класс условно, с тем чтобы сдавать экзамены осенью. Меня это вполне устраивало. И снова началась школа.
