Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
ВИЛЬМОНТН.Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли. Стр. 63.
«Евгения Владимировна была мила и интеллигентна, но, но, но… она воображала себя великой художницей, и на этом основании варить суп для всей семьи должен был Борис».
ЧУКОВСКАЯ Л.К. Записки об Анне Ахматовой. В 3 т. Т. 2
(1952—1962). Стр. 429.
«Она всегда была бездеятельна, ленива…»
ВОСКРЕСЕНСКАЯЦ. Что вспомнилось…Стр. 145. Цит. по: Борис Пастернак. Второе рождение. Письма к З.Н. Пастернак. З.Н. Пастернак.
Воспоминания. Стр. 44.
«…грех <…> прежний, – неглубокости, необязательности нашего брака… »
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 581.
«Я любил Женю, я (просто, необязательно и добродушно) люблю ее и сейчас, но возможность измены, потенциальная измена никогда нашего дома не покидала».
ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 8. Стр. 486—487.
Лев Толстой тоже женился, потому что у него наступил возраст, когда надо жениться (тот же возраст, что и у Пастернака). Он, правда, жениться и семью завести мечтал еще с тех времен, когда только о поэзии любви задумываются, но тут и время уже решительно подступило, да еще и крепостное право отменили. (Здесь, наверное, и прекратилось бы производство детишек, так напоминающих характерные толстовские черты, – их до сих пор много среди туляков и тулянок – один, такой знакомый тип лица: по-простонародному мелкие неправильные черты, глубоко и близко посаженные глаза-буравчики, нос уточкой, у кого подлиннее, у кого покороче, плоские небольшие губы.) Но женился он не по желанию родных невесты, даже наоборот – нечиновные благородные родители Софьи Андреевны, хоть мать и была из старинного, близкого Толстым семейства, знали и признавали разницу в положениях, и Толстого не ловили. Именно это делало ее ровней. «Двоюродная бабушка перестала даже бывать у сына одного нашего друга-нотариуса на том основании, что тот женился на принцессе и спустился, таким образом, в ее глазах из почтенного положения сына нотариуса до положения авантюриста, чего-то вроде лакея или конюха, которых, говорят, королевы дарили иногда своей благосклонностью» (ПРУСТ М. В сторону Свана).
«Это она – милая, добрая, с высоким открытым лбом и с „улыбкой взахлеб“ удостоила меня своей дружбы»
ТАРКОВСКАЯМ. А. Осколки зеркала. Стр. 14.
Марина Тарковская о Евгении Владимировне пишет не оригинально. О ней все пишут однообразно – и словно по обязанности, будто полагается пересказывать Пастернака, пересказать не только своими словами, но и с добавлением обязательной «улыбки взахлеб». Так писали об Анне Ахматовой – обязательно о гордости, о величии и пр., но там сама Анна Андреевна строго смотрела, чтобы канон был соблюден. А Евгения Владимировна – она и для себя-то не особенно жила, ей ли еще образ свой блюсти было? Но люди хотят прикоснуться к легенде, вот они и рядом с ней – выстроив ее сами.
Некоторые улыбку эту видели по-другому. «На диване возле уже накрытого обеденного стола, поджав под себя ноги, сидела с томиком Чехова Евгения Владимировна, улыбаясь широкой, ничего не выражавшей улыбкой Моны Лизы».
ВИЛЬМОНТН.Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли. Стр. 126.
По многослойности изображений Вильмонта ясно, что Мона Лиза – это самоопределение (пусть внутреннее), присутствием Моны Лизы дарила Евгения Владимировна мужа и гостей.
«Я ушел непривычно рано с тяжелым чувством. В какое смешное положение она его ставила!»
Там же. Стр. 63.
«…кривя душой, говорил, что Евгения Владимировна „очень милая“ – из уважения к избраннице дорогого мне человека. До конца их брака (да и позже, когда это не имело никакой цены) я держался с ней преувеличенно учтивого тона. Никогда насчет нее не судачил, хотя и видел ее насквозь с возраставшей прозорливостью. Да поверит мне читатель, я всеми силами старался в ней отыскать скрытые достоинства, прежде чем вынести окончательный приговор. И кое в чем даже преуспел. Мне нравилось, когда она молча лежала на тахте с открытой книгой и, не глядя в нее, чему-то про себя улыбалась. Тут я неизменно вспоминал строфу Мюссе:
Elle est morte. Elle n'a pas vecu.
Elle faisait semblant de vivre;
De ses mains est tomble le livre,
Dans lequel elle n'avait rien lu.
(Она умерла. Но она не жила,
Только делала вид, что жила…
Из рук ее выпала книга,
В которой она ничего не прочла.)
Но, к сожалению, она не всегда молчала».
Там же. Стр. 64.
В первый год брака молодые ездили в путешествие (о котором много будет потом мелких, тяжких, упрекающих воспоминаний) в Европу, к родителям Пастернака. Возвращались пароходом, хорошо не было никому.
В Европе роли распределились в соответствии с представлениями Евгении Владимировны о своей самостоятельности и вере в свои силы: путешествие она потребовала считать ее личной рабочей поездкой ради нужд ее художественного гения. А Пастернак был финансово и организационно обеспечивающим спутником при ней. Жене полагались самые большие комнаты, маршруты составлялись под нее.
«Убедившись в том, что живописи в Берлине учиться не у кого… »
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 226
«…учиться мне не у кого. Одна надежда и желание найти ателье, жить и работать одной», – писала она Б.Л. Пастернаку в Москву.
ПАСТЕРНАК Е.Б., ПАСТЕРНАК Е.В. Жизнь Бориса Пастернака. Стр. 198.
«Женя мечтала о Париже и думала, что брак с Борей избавит ее от земли. Она разочаровалась».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Пожизненная привязанность.
Переписка с О.М. Фрейденберг. Стр. 169.
Париж – и ничего больше; ничего более конкретного – никаких учителей, никакой работы, никаких планов. Она так там ни разу и не побывала, даже когда Пастернак настойчиво предлагал своей (родительской) семье выкинуть ее в Париж как щенка в воду – «для науки», он искренне верил, что погибнуть ей там не дадут – он сам, например, первый. Но такого «Парижа открытых возможностей» она не захотела. Париж нужен был такой, какой Ларисе Огуда-ловой, чтобы оплакивать проданную невинность, ну или принять со скорбью, если предложат честно, как Пастернак (ей казалось, что он предлагал Париж) или Фейхтвангер
(Пауль, брат писателя – об этом позже) – тоже брак, тоже Париж, но уже совсем выдуманный.
В путешествии обнаружилось, что Женя беременна. Поспешили назад. Никто особенно не радовался. Ожидали каких-то запредельных забот. За это они не замедлят явиться, и Пастернак впоследствии, через двадцать лет, уже пятидесятилетним, радостно чистя общественные уборные (в эвакуации, в качестве трудовой повинности), так это и назовет: «непосильный труд по уходу за ребенком».
