Марианна Басина - Петербургская повесть
Пришлось сообщить о неудачах маменьке. И не только о служебных.
Мечтая о Петербурге, Гоголь всегда представлял себя в веселой светлой комнате окнами на Неву. Но, как быстро выяснилось, в особняках на набережной жили люди богатые. А им с Данилевским пришлось довольствоваться убогой квартиркой на Гороховой улице.
«Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распускали другие о нем, также лживы. Жить здесь не совсем по-свински, т. е. иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали. За квартиру мы плотим восемьдесят рублей в месяц, за одни стены, дрова и воду. Она состоит из двух небольших комнат и права пользоваться на хозяйской кухне. Съестные припасы также не дешевы».
Захваченное из дому приели быстро. И когда Яким вернулся с ближайшего Сенного рынка, то зловеще объявил, что в здешной стороне (ну, слыханное ли дело?) картошку и репу продают не на пуды, а на… десятки. Десяток репок — тридцать копеек.
Да, другим, совсем другим представлялся ему Петербург…
Он-то мечтал: приедет — и сразу в театр. Будучи в гимназии, он выспрашивал в письмах своего друга Высоцкого, уехавшего в столицу: «Ты мне мало сказал про театр, как он устроен, как отделан. Я думаю, ты дня не пропускаешь, — всякий вечер там». И Гоголю виделось — он тоже в театре, в креслах. На нем синий фрак с металлическими пуговицами, сшитый у лучшего портного по последней моде.
И это не сбылось. Приехал, огляделся, не захотел быть посмешищем, побежал к портным.
А у них цены, цены… Приоделся кое-как и остался без денег. А без денег в Петербурге никуда не сунешься.
«Это все заставляет меня жить, как в пустыне, — продолжал он свое письмо, — я принужден отказаться от лучшего своего удовольствия видеть театр. Если я пойду раз, то уже буду ходить часто, а это для меня накладно, т. е. для моего неплотного кармана».
Гоголь приписал еще несколько строк и поставил точку. Больше писать не хотелось.
«Извините… Не могу более писать. На первый раз довольно. Ваш покорнейший, на век вам преданный сын Н. Гоголь.
Адрес мой III-й Адмиралтейской части на Гороховой улице подле Семеновского моста в доме купца Галибина под № 130».
Гоголь запечатал письмо и велел Якиму отнести его на почту.
Бывший дом Галибина на Гороховой улице (улица Дзержинского, 42). Фотография. 1973 г.«КАК БЫ ДОБЫТЬ ЭТИХ ПРОКЛЯТЫХ, ПОДЛЫХ ДЕНЕГ»
Узнав из письма сына о болезни Голенищева-Кутузова, Мария Ивановна посоветовала не тревожить болящего. На что Гоголь ответил: «Вы мне советуете не беспокоить Логгина Ивановича моим определением: оно бы и хорошо, когда бы я мог ничего не есть, не нанимать квартиры и не изнашивать сапог, но так как я не имею сих талантов, то есть жить воздухом, то и скучаю своим бездействием, сидя в холодной комнате и имея величайшее несчастие просить у вас денег, знавши теперешние ваши обстоятельства».
Деньги… Это слово преследовало его с раннего детства. Гоголи не были бедны. Имение в Полтавской губернии — более тысячи десятин земли, четыреста крепостных душ. Но беда заключалась в том, что имение давало мало дохода. Продавать зерно, фрукты, скот было некому. Папенька Василий Афанасьевич завел винокуренный заводик, но и это не спасало. Денег не было. Не имелось даже средств учить Никошу. И если бы не «благодетель» — Дмитрий Прокофьевич, который похлопотал, чтобы мальчика перевели в гимназии на казенное содержание, — неизвестно, получил ли бы Гоголь порядочное образование. Ведь за учение и пансион надо было платить 1200 рублей в год.
Деньги… В гимназии его мучило вечное отсутствие денег. Он то и дело просил родителей: «Да еще пришлите пожалуйста деньги портному, который мне каждый день надоедает. Вы не поверите, как страшно иметь заимодавца. Я ему должен за пошитье сертука 10 рублей». «Ежели угодно вам будет, чтоб я учился танцовать и играть на скрипке и фортепиано, так извольте заплатить 10 рублей в месяц. Я уже подписался хотевши учиться на сих инструментах так же и танцованию, но не знаю как вам будет угодно». «Ежели вы можете, то пришлите мне 10 рублей на книгу, которую мне надобно купить, под заглавием Курс российской словесности».
Деньги… Чем взрослей он становился, тем тягостней было выпрашивать каждый грош. Особенно после смерти отца, когда на руках у матери остались кроме него еще четыре дочери: мал мала меньше.
Гоголь видел, как собирала Мария Ивановна те несколько сот рублей, с которыми отправила его в Петербург. И опять мольбы о помощи.
Но что он мог поделать один в чужом городе? Бывало, в Нежине, в пансионе, когда жилось голодновато, можно было отписать домой, чтобы прислали из Васильевки провианта: свиного сала, домашних колбас, любимого лакомства — сушеных вишен без косточек. А тут не отпишешь.
Весна на Неве. Гравюра Л. Тюмлинга. 1830-е годы.Надежда на протекцию лопнула. Старик Трощинский умер. А Голенищев-Кутузов, хоть и выздоровел, ничем не помог. И Гоголь понял, что в устройстве своей дальнейшей судьбы может рассчитывать лишь на самого себя.
Между тем его первая зима в Петербурге подходила к концу. Наступила весна, если справедливо назвать весною хмурое неприветливое небо, тусклое солнце и голые деревья. Как все это отличалось от его родной Украины! Здешняя весна напоминала худосочную бледную петербургскую барышню.
И все же Гоголь радовался теплым дням, которые как бы нехотя природа дарила столице. Он не мог похвастать выносливостью, крепким здоровьем и изрядно мерз в своей легкой шинели. Холода приковывали к дому. Теперь же сделались возможны длительные прогулки, и Гоголь получше рассмотрел Петербург.
Увиденное озадачило. Город и его жители показались удивительно странными. «Тишина в нем необыкновенная, никакой дух не блестит в народе, все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях, все подавлено, все погрязло в бездельных, ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их».
Можно только удивляться, с какой проницательностью юный провинциал, без году неделя проживший в Петербурге, уловил самую суть духовной жизни столицы.
Да, все здесь было подавлено, зажато, задушено, забрано в тиски. После трагических событий 14 декабря 1825 года духовный облик города разительно изменился. Пять виселиц на кронверке Петропавловской крепости и фигура жандарма в голубом мундире стали эмблемой нового царствования. Вступив на престол, царь Николай первым делом расправился с мятежниками-декабристами и учредил корпус жандармов для поддержания спокойствия.
