Михаил Черейский - Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка
Часть 1 Военно-воздушный мальчик
Мы едем к папе через Москву
Мой отец после войны закончил Военную академию и стал инженером по радиолокаторам. В 1954 году его отправили служить в дивизию дальней авиации в поселок Воздвиженка-городок Приморского края — двадцать пять километров от Ворошилова-Уссурийского (ныне Уссурийск), сто тридцать от Владивостока и сорок от китайской границы. Делать нечего, собрались мы с мамой и поехали к папе, с пересадкой в Москве. Провожал нас дедушка и строго наказывал меня никуда не отпускать, беречь чемоданы и не класть мамину сумочку на вагонную полку или на столик в купе. Потому что на крыше каждого вагона едут выпущенные по амнистии воры и специальными длинными крючками через окно цепляют сумочки и утаскивают их.
Хотя я и до этого ездил в поезде, в «Красной стреле» мне все очень понравилось. Все железнодорожники были в красивой форме с погонами, а на кабине паровоза было написано в две строчки: «Ст. машинист — техник-лейтенант тяги орденоносец Кудрявцев». Усатый проводник в белых перчатках и с медалью «За доблестный труд» подавал вкусный чай в подстаканниках с рельефным паровозом и буквами ОЖД. Вагон был воинский, и веселые офицеры — в Москву едем! — дымили папиросами «Казбек», пили из чайных стаканов коньяк «Пять звездочек» и наперебой пытались ухаживать за мамой. А меня тихонько спрашивали, в каком звании папа, где служит и что за полковник провожал нас на вокзале (а это был дедушка).
Утром при подъезде к Москве из поездного радио раздалась песня «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля». Я потом ее слышал еще много-много раз, подъезжая к столице с разных сторон, но чаще всего из Ленинграда.
Приехали мы на Ленинградский вокзал и пошли с него на соседний Северный (теперь Ярославский) компостировать воинскую плацкарту и получать комендантскую бронь. Мне ужасно нравились эти красивые слова, но еще больше понравился сам комендант — на нем была фуражка с красным верхом! А сам вокзал не понравился: он весь был заполнен сидящими и лежащими людьми в ватниках, замусоленных телогрейках и кепках-восьмиклинках с пуговкой посередине. Я по Ленинграду знал, что в них ходит шпана с Лиговки, и у нашего соседа Юрки-Трефа была такая. А тут они на каждом втором. Еще шныряли полуголые цыганята и какие-то замызганные пацанчики, недобро посматривавшие на приличного мальчика в вельветовой курточке и красивой тюбетейке. Тогда многие носили тюбетейки — и взрослые и дети. Мода пошла с тридцатых годов и продержалась по крайней мере до начала шестидесятых. Тюбетейки были двух типов: круглые вышитые и прямоугольные черно-белые складные. Они повсюду продавались и стоили какие-то смешные деньги. А были еще парадные бархатные тюбетейки, расшитые золотом и серебром. Но их покупали в основном интуристы в придачу к самовару и хохломе.
Я тюбетейку на всякий случай снял и сунул в карман. Через пять минут ее там уже не было — я даже и не заметил, как вытащили. Мама расстроилась, но не очень — ведь комендант нам закомпостировал плацкарту, выдал бронь, послал с нами солдата отнести два чемодана в камеру хранения и велел быть на вокзале строго в восемнадцать ноль-ноль для посадки на курьерский поезд Москва — Владивосток. И еще выдал талоны на питание по нормам старшего офицерского состава в вокзальном ресторане. Это дедушка расстарался из Ленинграда через тамошнего коменданта, потому что папа был еще только капитаном и его семье еды полагалось меньше и не такой вкусной. А потом мы вышли на привокзальную площадь и сразу увидели сказочное, волшебное метро.
Я был потрясен ездой на эскалаторе, да и мама ехала в метро впервые в жизни. Впрочем, с открытыми ртами озиралась по сторонам добрая половина пассажиров. Мы доехали до «Площади Революции» — и новый восторг: фигуры пограничника с собакой, красноармейца с наганом…
Вышли наружу и пошли, разумеется, на Красную площадь. Ходить по ней можно было только по огороженным дорожкам, милиционеры в белых перчатках и молодые люди в длинных серых плащах и велюровых шляпах пристально вглядывались в каждого прохожего. Посмотрели издали на мавзолей с надписью в две строчки «Ленин. Сталин» и повернули обратно, к улице Горького. Сразу наткнулись на загадочную вывеску «Коктейль-холл», а рядом стояли кучкой невиданные еще в Ленинграде молодые люди в узких коротких брюках и желтых полуботинках на рифленой подошве, которых потом стали называть стилягами. У одного даже был галстук-бабочка. Мы с мамой решили, что это, наверное, американцы, — тем более что у тротуара стоял длинный черный «бьюик» под охраной милиционера.
Так мы дошли до «Елисеевского» гастронома и единогласно постановили, что наш «Елисеевский» на Невском гораздо красивее. Внутри все было примерно как в «нашем»: чаны с черной икрой двух сортов, пирамиды крабовых консервов с надписью «Chatka», плакаты «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы» и «А я ем повидло и джем». Но, в отличие от ленинградского магазина, в московском плавал в аквариуме живой осетр! Мы купили в дорогу палку сухой колбасы «Советская», коробку бело-розового зефира, конфет «Мишка на Севере» и еще чего-то. Тут мама увидала соковый отдел и повела меня пить томатный сок. Я, давясь, допил стакан и сказал, что ничего, вкусно даже (это чтобы мама меня им больше не поила: она считала, что невкусное — значит, полезное). И напомнил ей, что доктор советовал закалять мне горло, что правильнее всего делать путем частого поедания мороженого. Но мама сказала, что мороженое я получу только на Выставке.
И мы поехали на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, будущую ВДНХ. Ехали долго, на двух троллейбусах, и вовсю глазели в окна на Москву. Между вычурными, сверкающими позолотой и свежепокрашенной лепниной павильонами бродили группы экскурсантов непривычного для меня сельского вида — мужчины в сапогах, женщины в плюшевых кацавейках и платках на голове. Одиночных посетителей вроде нас было совсем мало, да и те большей частью озабоченные мужчины в шляпах с портфелями. Мама выполнила обещание, и я получил два шарика мороженого — фисташковое и земляничное.
Те немногие мои сверстники, кому посчастливилось побывать в Москве (в классе таких было двое), распространяли слухи о волшебном вкусе и удивительных сортах столичного мороженого. И известно было, что из всей этой вкуснятины самая вкусная — на Выставке. Мама, кстати, тоже от кого-то это слышала. На ВСХВ мороженым — эскимо, брикетами и стаканчиками — торговали тетки с тележками, но мы пошли в специальный павильон «Мороженое» в форме айсберга, на верхушке которого огромный морской лев (а может, это был морж?) держал на носу вазочку с мороженым. Сортов там было, наверное, двадцать. Мне очень хотелось попробовать коньячное или ромовое, но мама не разрешила, сказала: успеешь еще. И я заказал фисташковое из любопытства, что это за вкус такой, про который мы с мамой никогда и не слышали.
