Анри Шарьер - Бабочка
Либо я сплю, либо его голос действительно ясно доносится до меня. Этот «людоед» произвел на меня глубокое впечатление.
«Обвиняемый, дай всему течь своим чередом и не пытайся защищаться. Я поведу тебя по тропинкам разложения. Надеюсь, ты не веришь в присяжных? Не успокаивай себя несбыточными надеждами. Эти двенадцать мужчин не знают жизни. Посмотри на них. Видишь — это двенадцать «сыров», привезенных в Париж из глубокой провинции. Это мелкие буржуа, пенсионеры, торговцы. Ты ведь не думаешь, что они способны понять 25-летнего человека и жизнь на Монмартре? В их глазах Пигаль и Белая Площадь — это преисподняя, а все ночные посетители этих мест — враги общества. Они горды тем, что их пригласили в качестве присяжных в суд на Сене, но, поверь мне, они страдают от своего положения мелких буржуа.
И вот ты, молодой и красивый, появляешься перед ними. Тебе хорошо известно, что я не постыжусь представить тебя Дон-Жуаном монмартрских ночей. Этим я сразу превращу присяжных в твоих врагов. Ты одет слишком красиво. Следовало бы одеться скромней. Ты совершил тактический просчет. Не видишь, как им хочется иметь такой же костюм? Они носят жалкие тряпки и ни разу в жизни, даже во сне, не были у портного».
Десять часов. Можно открыть заседание. Напротив меня сидят шестеро судей и среди них — обвинитель, который все силы ума использует на то, чтобы убедить этих двенадцать добряков в моей вине и в том, что только пожизненная каторга или гильотина — достойное для меня наказание.
Меня собираются судить за убийство сутенера из квартала Монмартр. Нет никаких улик, но полицейские, которые получают награду за каждого пойманного преступника, настоят на моей вине.
Полицейские заявят, что в их руках имеется «секретная» информация, не оставляющая сомнений в моей вине; а в это время в полицейском участке фабрикуется граммофонная запись: человек по имени Полин оказывается эффективным свидетелем обвинения.
Я отказываюсь признать свое знакомство с Полином, и судья в один прекрасный момент спросит меня совершенно беспристрастным голосом:
— Ты утверждаешь, что этот свидетель лжет? Хорошо. Но с какой целью он лжет?
— Господин председатель, меня не мучают бессонные ночи из-за угрызении совести по поводу убийства Маленького Роланда. Я не убивал его. Я пытаюсь понять, что побудило этого свидетеля прицепиться ко мне и всякий раз, когда обвинение ослабевало, подбрасывать дрова в затухающий костер лжи. Я пришел к выводу, господин председатель, что полицейские поймали его на месте преступления и совершили с ним сделку: они оставят его в покое, если он даст показания против «Бабочки».
Я был очень близок к истине: Полин, представленный на суде как человек честный и без уголовного прошлого, был через год задержан и обвинен в торговле кокаином.
Хюберт пытается защищать меня, но ему далеко до обвинителя. Только защитнику Бюфе удается, благодаря своему искреннему негодованию, поставить обвинение перед несколькими трудными проблемами. Но впустую! Прэдель выходит победителем из этого поединка. Он льстит присяжным, и они надуваются от гордости: такой достойный человек относится к ним, как к равным.
В одиннадцать часов ночи шахматная партия заканчивается. Защита получила мат. Моя вина подтверждена. Французское общество, представленное обвинителем Прэделем, беспощадно вычеркивает из своих рядов 25-летнего молодого человека. Председатель суда Бэвин подносит мне это блюдо голосом, лишенным всякого оттенка:
— Подсудимый, встать!
Я встаю. В зале царит абсолютная тишина, все задержали дыхание, сердце в моей груди стучит немного сильнее обычного. Присяжные стараются не смотреть на меня. Кажется, им стыдно.
— Обвиняемый, присяжные подтвердили вашу вину по всем пунктам обвинения, кроме одного: планирование убийства. Вы приговариваетесь к пожизненному заключению с каторжными работами. Хотите что-то сказать?
Я не произнес ни звука. Вел себя как обычно, только сильнее прижался к барьеру, за которым стоял.
— Господин председатель. Я невиновен и пал жертвой полицейского заговора.
До меня доносится шепот женщин, приглашенных сюда. Не поднимая голоса, я говорю им:
— Заткнитесь, женщины, разукрашенные драгоценностями и приходящие сюда, чтобы пощекотать себе нервы. Фарс окончен. Убийца разоблачен, и вы должны быть довольны.
— Стража, — говорит председатель, — увести заключенного.
Я слышу крик:
— Не переживай, милый мой, я найду тебя и там.
Это моя добрая Нент, крик ее любви.
Мои друзья хлопают в ладоши. Они гордятся мною, гордятся тем, что я не сломился и никого не выдал.
Возвращаемся в зал, в котором мы сидели перед началом заседания. Полицейские надевают на меня наручники, и один из них прикрепляет меня к себе короткой цепью: мою правая рука прикреплена к его левой. Ни единого слова. Я прошу сигарету. Сержант дает мне сигарету и сам зажигает ее. Рука полицейского вынуждена двигаться в такт каждому движению моей руки.
Я выкуриваю три четверти сигареты. Никто не раскрывает рта. Я смотрю на сержанта и говорю ему:
— Пошли.
В сопровождении дюжины полицейских я спускаюсь по лестнице и попадаю во внутренний двор здания суда. Здесь нас поджидает «черный ворон». В нем нет перегородки, и мы усаживаемся на скамьи — по десять человек на скамью. Сержант бросает:
— В тюрьму.
Тюрьма
Мы прибываем к последнему дворцу Марии-Антуанетты, и полицейские передают меня начальнику тюрьмы, который расписывается на квитанции. Они уходят, ничего не сказав, но перед этим — сюрприз — сержант крепко пожимает мои руки, закованные в наручники.
Начальник тюрьмы спрашивает:
— Сколько тебе влепили?
— Пожизненное заключение.
— Не может быть! — он смотрит на полицейских и понимает, что это правда. У этого тюремщика, столько перевидавшего на своем веку и хорошо знакомого с моим делом, находится для меня доброе слово: — Сволочи! Они с ума посходили!
Он осторожно снимает с меня наручники и лично отводит в бронированную камеру, предназначенную для приговоренных к смерти, к каторге, для сумасшедших и особо опасных преступников.
— Крепись, Бабочка, — говорит он мне, запирая дверь. — Тебе передадут твои вещи и еду из прежней камеры. Крепись!
— Спасибо. Я в полном порядке, поверь мне, и надеюсь, что мое пожизненное заключение станет им поперек горла.
Через несколько минут кто-то скребется о дверь.
— В чем дело?
Голос отвечает мне:
— Ничего. Я просто вешаю табличку.
