Валентина Чудакова - Как я боялась генералов
Одного роста, одной стати, одной масти - как на подбор. Светловолосые, чубатые. Без головных уборов. С засученными по локоть рукавами, с автоматами у животов. Ноги в широченных голенищах, как в ведрах...
Странная, почти невыносимая тишина была накалена до предела. Холодные мурашки противно щекотали мою спину. Непонятное стало понятным, то есть незримое - видимым, но все равно - непостижимым. Жуткая картина: люди молодые парни - лезут на пулеметы! На явную смерть. На чужой земле. Во имя чего?.. Кто они, эти смертники? Головорезы-убийцы? Фанатичные фашисты? Сумасшедшие? Штрафные? Пьяные?
Все ближе. Совсем близко. Вот-вот захлестнут наши редкие цепи.
Почему-то никто не стрелял - ни они, ни наши. И тут где-то рядом начала лихорадочно и неприцельно бухать одинокая винтовка - у кого-то не выдержали нервы.
- Дима, огонь! Да стреляй же ты!..
- Цыц! Без паники!..
Чей-то властный голос, как в рупор:
- Залпом! При-це-ел!..
Залп не получился, стрелки отбивались вразнобой. Комсорг строчил с рассеиванием на всю ширину вражеского строя. Фланкирующий пулеметный огонь самый губительный, да еще с такой короткой дистанции. В рядах наступающих сразу появились проплешины: чужаки падают, падают. Не выдержали: залегли, огрызаясь огнем невероятной плотности.
Короткая перебежка - рывок, и над нашими головами нескончаемо несется свинец. Но вот вступают сразу два "максима" - слева и справа от нашей позиции.
Вдруг комсорг охнул и, отпустив рукоятки пулемета, медленно сполз на дно окопа. Пуля через прорезь бронированного щита вошла Диме в грудь. Фашисты опять поднялись во весь рост.
Теперь стреляла я. Стреляла, пока не кончилась лента. Снова закипела вода в кожухе, снова надо было охладить его.
Пользуясь минутным затишьем (атакующие выдохлись), я оглянулась вокруг, ища помощи. И тут прибежал красноармеец Петя Ластовой, мой приятель и почти ровесник. Я прокричала:
- Петенька, воды!
Он принес воду и остался рядом.
- Петя, набивай ленту. Я комсорга осмотрю...
С трудом я повернула тяжелое тело Димы на спину. Он был без сознания - пульс прощупывался еле-еле. Но я обрадовалась: жив!.. Перевязать не успела. Прибежал санитар. Силач. Поднял Диму, как младенца, уложил на плащ-палатку. Раненого Терехова подхватил под мышку. Потащил обоих разом.
- Атака! Го-товсь!.. - Опять все тот же властный голос, от которого сразу становится легче: бой идет не сам по себе, им кто-то управляет. Но все равно я очень волновалась. И не от страха. Его теперь не было. Боялась, как бы не отказал пулемет. "Максим" капризен, чуть что не так откажет. Это называется "задержками". По уставному положению их насчитывается пятнадцать. Да плюс шесть неуставных - выявленных на практике. А я умела устранять только две: перекос патрона и поперечный разрыв гильзы. Петя же и вовсе пулемета не знал. И я вдруг, помимо своей воли, взмолилась:
- Максимушка-максинька, не выдай! Родной, не подведи. Ради бога, не откажи!.. - Я даже, кажется, машинально перекрестилась...
А как была ранена - не помню. В себя пришла уже в медсанбате. И в ту же ночь оказалась в армейском полевом госпитале.
Лечусь. Полеживаю, как барыня, в мужской палате за занавеской из плащ-палатки. От скуки боевые уставы почитываю. "Максимку" изучаю. Но все равно тоска зеленая. Хочу домой - в полк.
И вдруг после обеда выздоравливающие раненые подняли неистовый хохот. Я отдернула плащ-палатку, по-свойски спросила:
- Эй, братцы-кролики, какая вас муха укусила?
- Слушай, пулеметчица, мы тебя на курсы записали!
- Это на какие еще курсы?
- На армейские краткосрочные. Младших лейтенантов. Командиров взводов.
- Ошалели! Да какой из меня командир? И кто же меня примет?
- А мы тебя лейтенанту Широкову, который записывал, сосватали как парня.
- Да что вы, ребята, в самом-то деле! А если он не поверит и сюда придет?
- Поверил. Вот и бумажку тебе прислал. Держи.
В тот же вечер меня буквально прихлопнуло горестное известие. Пока я тут отлеживалась, моя родная дивизия, обескровленная в боях, снялась с переднего края и выбыла в глубокий тыл на передышку и пополнение. Мой боевой стрелковый полк! Вот теперь-то я была ранена по-настоящему - в самое сердце...
Я плотно задернула занавеску и забилась в свой закуток. Укрывшись с головой колючим солдатским одеялом, я замерла в смертельной тоске. Не знаю, сколько пролежала в полном отрешении: без мыслей, без слов. Очнулась от раскатистой команды за окнами избы-палаты: "Смир-р-р-но! Товарищ командующий..."
Сердце екнуло: быть беде!.. Прибежала санитарка Клава, что-то наспех стала прибирать. Предупредила:
- Тихо! Не курить. Командарм Поленов пожаловал. Сейчас в обход с начальством нашим пойдут...
"Ну, все, - подумала я, - отвоевалась!.. Теперь уже от тыла не отвертеться..."
- Смирно! - пискнула Клава, когда генерал-лейтенант Поленов рывком открыл дверь нашей палаты.
- Эх ты, курносая! - упрекнул Клаву густым басом. - Устава не знаешь? Это же раненые - понимать надо... - Он дружески поздоровался со всеми ранеными разом, поблагодарил за то, что честно воевали, пожелал быстрого выздоровления и спросил, есть ли жалобы.
И вдруг моя занавеска на проволоке - вжик! Я даже глаза закрыла. Эх, мать честная, надо было спрятаться куда-нибудь...
- Эта? - спросил командарм не знаю кого и начал меня тормошить: Спишь, Анка-пулеметчица? Ну, здравствуй. А я-то думал, и впрямь богатырша... Впрочем, не в этом дело. Мал золотник... Как самочувствие? Что ж молчишь? Испугалась? - Он рассмеялся. - Я, дочка, пока еще не кусаюсь. Ну, да ладно. Поправляйся. Потом подумаем о твоей дальнейшей судьбе.
Надо было, наверное, что-то сказать, поблагодарить высокое начальство, а у меня язык к гортани прилип. Нет уж, спасибочки. Знаю я генеральские заботы... Опять в тыл? Как бы не так.
В эту ночь мне было не до сна. Все думала-гадала, как повернется моя судьба. Черт бы побрал мои семнадцать лет!..
Забылась я только под утро. И опять одно и то же...
...Все грохочет и воет. Черный дым разъедает глаза. И нахрапом лезут пьяные "психи"... И руки намертво прикипают к рукояткам пулемета, немеют до самых плеч... И страшно так, как не было и наяву...
...Командир учебной пулеметной роты капитан Вунчиков вертит в руках бумажку о моем зачислении на курсы, глядит на меня с ехидным удивлением и говорит своему заместителю:
- Наш Широков отчубучил: девку парнем завербовал!
Я не удерживаюсь:
- Выбирайте выражения, товарищ капитан! Что значит "завербовал", и какая я вам девка?
- А кто ж ты? Парень, что ли? Если надела солдатские галифе, так, думаешь, и мужчина? Да и не в том дело, что женщина, хотя мы вашего брата и в принципе и по приказу не принимаем. А тебя и тем более! Погляди на свою комплекцию: двухпудовый пулеметный станок на тебя разве взвалишь?
