Александр Мыльников - Петр III
Он: Стоп, достаточно! Хорошенькая же картинка получается! Ну, как Вам сказать? Что касается выпивки, то, конечно, случалось, случалось… Только особого удовольствия мне это не доставляло. И сомневаюсь, что смог бы состязаться с этими братьями Адлерами, тьфу, Орловыми и их собутыльниками. Ну, а насчет шпионажа… Это же смешно, чтобы я, сперва наследник, а затем обладатель великого престола, был шпионом Фридриха. Конечно, я всегда им восхищался. И открыто заявлял тетушке, что ее обманывают насчет немцев, называя их даже «наследственными врагами» России. Что-то я не припомню, чтобы именно Бранденбургский дом и Россия имели между собой распрю. Кстати, Вы деликатно умолчали еще об одном обвинении: будто бы я ненавидел Россию и был врагом русских. Пусть те, кто это говорил и еще говорит, посмотрят на законы, которые я подписал, — все получится иначе. А то, что прихвостней придворных недолюбливал, так это разве же весь русский народ? Беда моя была в том, что почти двадцать лет, пока был я великим князем, тетушка держала меня чуть ли не под арестом: ни шагу за пределы дворцов ни я, ни, кстати сказать, моя супруга сделать не могли без благословения Елизаветы Петровны. И гвардии не доверял. Ведь это были янычары, а их распущенности страшилась и тетушка, кою они возвели на престол в 1741 году. Я-то в то время жил еще в Киле. Подозреваю, что слухи, о которых Вы спрашиваете, распускала моя благоверная с помощью своей любимой наперсницы, любившей женщин более мужчин, а самое себя пуще всех прочих. О чем там еще Вы спрашивали?
Я: О церкви.
Он: Ах да, церковь. Знаете, о необходимости перемен в русском православии первым завел речь не я, а еще мой дед. А в мое время об этом говорил и писал Ломоносов. Ладно, меня врагом россиян выставили. Но уж Михаилу Васильевича, природного русака, смешно таковым считать. Почитайте, что на сей счет писал он Ивану Ивановичу Шувалову за несколько месяцев до моего вступления на трон. Естественно, кое-что из его мыслей я счел важным и стремился привести в силу. А вообще-то скажу: я всегда верил в Бога. Но будем откровенны. Разве Бог и Церковь суть одно и то же? Много разных Церквей на свете, а Бог — он един! Вот и решайте. И не забудьте, сперва меня наставляли в лютеранстве. До сих пор в памяти у меня лютеранский молитвенник моей матушки. А ведь она была православной! Потом, уже в юные годы, по приезде в Россию, привели меня к православной вере. Я со своим духовным наставником, монахом Симоном Тодорским, когда он мне о православном учении толковал, много спорил. И он, и я в такой раж входили, что вспомнить смешно. Тем более что я из протестантской семьи вышел, а он происходил из обращенной в православие семьи украинских евреев. Вот и получался спор двух выкрестов! Ха-ха! Все же в последний раз, когда трона лишался, исповедовал меня православный священник дворцовой церкви в Ораниенбауме. Это Като в Ропшу ко мне лютеранского пастора подсылала. Хотела свое вранье обо мне подтвердить: дескать, в Бога не верил, русскую церковь не уважал — как же такому не то что на престоле пребывать, а даже на тот свет являться! Знаете, я не Бог «есть какой философ. Но советую — смотреть надо в суть вещей, а не на их внешний вид. И не забывайте завет Христа: берегитесь прельщающих Вас именем Его. И бойтесь лжепророков! Это одинаково звучит и на русском, и на немецком языках. Да и на других тоже.
Тут голос господина Пьера стал затихать. Он вновь занял место в золоченой раме, став тем, кем являлся, — императором Петром III. Я понял, что необычная аудиенция закончилась… Кабинет в Ораниенбаумском дворце Петра Федоровича принял свой обычный музейный вид.
Цена предвзятости
Если так называемый исторический факт вызван, возможно и вероятно, одним или несколькими фактами неисторическими и тем самым неизвестными, как может историк установить существующее между ними соотношение и преемственность?.. А ведь на самом деле его обманывают, и он дает веру тому или иному свидетелю, руководствуясь только чувством.
Анатоль ФрансОн прожил короткую жизнь — всего 34 года — и имел два имени: немецкое и русское. Первое ему дали при рождении, крестив по лютеранскому обряду; второе — при переходе в православие. Почти 20 лет он ожидал российского престола, имея права на другой, шведский. При этом он являлся наследным, а затем правящим герцогом Гольштейна. Он хотел мира России и Европе, но был свергнут с трона, когда готовился к войне с Данией. Он — это самодержец, великий государь и император Всероссийский Петр III Федорович.
Редко какому государю современники и потомки давали столь противоречивые, порой взаимоисключающие оценки. С одной стороны — «тупоумный солдафон», «ограниченный самодур», «холуй Фридриха II», «ненавистник всего русского» и даже «хронический пьяница», «идиот» и «неспособный супруг» Екатерины II. С другой стороны, уважительные суждения, принадлежавшие лично знавшим его видным представителям русской культуры — В. Н. Татищеву, М. В. Ломоносову, Я. Я. Штелину. Ликвидацию Петром III репрессивной Тайной розыскной канцелярии Г. Р. Державин позднее назовет в ряду «монументов милосердия» [76, с. 266]. Напомню, что вольнодумец Ф. В. Кречетов, в 1793 году пожизненно заточенный Екатериной II в Петропавловку, намеревался «объяснить великость дел Петра Федоровича», а поэт А. Ф. Воейков в начале 1801 года ставил имя Петра III «подле имен величайших законодавцев» [118, с. 30]. Правомерно ли, наконец, забывать, что отнюдь не легковесный интерес к «несчастному Петру III» [157, т. 11, с. 289] проявлял и А. С. Пушкин (согласно именному указателю к большому академическому изданию его Полного собрания сочинений, имя Петра III упоминалось на 111 пушкинских страницах). Несколько любопытных воспоминаний о нем А. С. Пушкин записал в 1833–1835 годах со слов престарелой кавалерственной дамы Н. К. Загряжской, дочери гетмана и президента Академии наук К. Разумовского, — свидетельницы минувшей эпохи.
Созданный несколькими поколениями мемуаристов, профессиональных историков и писателей отрицательный образ Петра III превратился в расхожий стереотип. По меткому замечанию одного из дореволюционных историков, Петру Федоровичу была присвоена «какая-то исключительная привилегия на бессмысленность и глупость» [179, с. 9]. Приговор был вынесен. Он не нуждался в доказательствах и не подлежал пересмотру.
Вопрос снят, проблема не существует — такой подход способен объединить весьма разных авторов, например петербургского историка Е. В. Анисимова и московского литературного критика М. П. Лобанова. Первый из них, выпустивший интересную монографию о политической борьбе в России середины XVIII века, признается, что хотел было преодолеть традицию, выявить в оценке Петра Федоровича «скрытый план», но «все усилия оказались тщетными — никакой "загадки" личности и жизни Петра Федоровича не существует. Упрямый и недалекий, он стремился во всем противопоставить себя и свой двор "большому двору" и его людям…» [41, с, 214][1]. Примерно в том же духе, но еще решительнее рассуждал московский литературный критик М. П. Лобанов: «Имя этого императора… никогда не вызывало среди историков разноречий в его исторической характеристике. Враждебность к России, ко всему русскому. Холуй Пруссии, Фридриха II, замыслил заменить в России православие лютеранством. Никто из историков, начиная от С. М. Соловьева вплоть до современных, не брался "реабилитировать" Петра III; слишком все очевидно» [115, с. 264].
