Ивар Калныньш - Моя молодость – СССР
Я никогда не был пионером. Потому что этого не захотела мама. Ее родной брат был выслан в Воркуту на 20 лет. Одиннадцать из них он отсидел исправно, после чего власти извинились перед ним и сказали, что произошла ошибка… Говорят, что дядю посадили по доносу, написанным соседом, который был влюблен в его жену. В то время этого было вполне достаточно для того, чтобы сломать человеку жизнь…
В советские времена об этом не говорили вслух, только шепотом, на кухнях, но я всегда понимал, что что-то не так. В семье мне рассказывали одно, в школе учили совсем другому… Я был в недоумении, спрашивал: «Мама, а кто прав-то?» Она отвечала: «Права я, а ты, Ивар, учись хорошо».
Мои родители – Эдмунд и Анна 1939 год.
Наш детский ансамбль в Доме культуры (в просторечии «Банька»). Я – четвертый слева.
Когда мой дядя вернулся из тюрьмы, мама жестко заявила, что ни я, ни мой брат Янис не будем щеголять с красным галстуком на шее. Не помню, чтобы я как-то особенно переживал по этому поводу. Ну не пионер, и ладно!
Среди друзей нашей семьи и соседей было немало тех, кто пострадал в эти годы. Многих латышей ссылали в Сибирь только за то, что они имели «несметное богатство» в виде лишней козы или коровы во дворе. Процесс раскулачивания начался в Латвии с 40-х годов и затронул множество латышских семей.
Люди совершенно не понимали, что происходит: куда они едут в теплушках, голодные, нищие, оторванные от родного дома. А главное – зачем? За что? В чем провинились? И только когда их уже высаживали из вагонов где-нибудь там, в Красноярске, куда их определяли на так называемое «вольное поселение», то предъявляли нелепое обвинение: «Это вы виноваты в том, что война началась». На самом деле стране просто нужны были люди, которые осваивали бы необъятные просторы Сибири. Государственная машина работала на полную мощь, и люди в ней были всего лишь винтиками.
Сколько искалеченных судеб, сколько надломленных людей… Замечательный фильм «Долгая дорога в дюнах» рассказывает как раз об этом времени. И если для кого-то тема сталинских лагерей остается дискуссионной, то лично для меня она давно ясна и понятна. Система, разделившая народ на сидящих в лагерях и смотрящих за ними, для меня – безусловный факт, который для меня не нуждается ни в доказательствах, ни в оправдании.
Например, моя первая жена Илга родилась на руднике Диксон (поселок Усть-Порт) – так у нее в паспорте было записано. Туда в 1940 году выслали из Латвии ее бабушку и маму, которой в ту пору было 11 лет. Повзрослев, она влюбилась там в немца из-под Петербурга. Они вместе росли на руднике и дружили с детства. Так, в ссылке, появилась на свет моя жена, которая в свою очередь подарила мне двоих дочерей…
В Сибири и сейчас живут потомки ссыльных из Латвии. Во время гастролей по этому краю мне не раз доводилось встречаться с людьми, по фамилиям которых я безошибочно определял своих соотечественников. Даже если эти фамилии звучали на русский манер – например не Озолиньш, а Озолин, не Крастиньш, а Крастин…
В компании красоток
С Мирдзой Мартинсоне в спектакле «Танцы в праздник Лунаса»
Однажды, будучи на гастролях в Воркуте, я узнал что недалеко, буквально в 200 километрах, находится местечко под названием Инта. Откуда в этих краях взялся город, носящий женское латышское имя? Я спросил об этом у старожилов, и они объяснили мне, что городок Инта действительно получил название от имени девушки, которая спасала людей в лагерях. Она была латышкой по национальности, и звали ее Интой. Так это или не так – не знаю. Возможно, просто одна из городских легенд. Но мне почему-то кажется, что это правда.
В Воркуте во время той поездки нас принимал губернатор. Узнав, что я из Латвии, он пожал мне руку с особым значением и несколько раз тихо повторил: «Спасибо за то, что вы приехали к нам. Большое вам спасибо!» Латышей в Сибири знают и помнят. Они – часть истории этого края. Жертвы того страшного времени. Без вины виноватые люди, потерявшие родину…
* * *Лет в семь у меня началась новая жизнь. Вернее, жизнь в новом доме. Мы оставили Звёздную улицу и переехали в другой район Риги под названием Тейка. А случилось это так: после смерти Сталина рижским семьям стали разрешать брать кредиты на строительство собственных домов. И мой папа стал одним из тех, кто рискнул одолжить деньги у государства и построить свой дом. Отец вообще был очень основательным и хозяйственным. Правда, с того времени мы стали видеть его заметно реже: он очень много работал, ведь кредит нужно было отдавать.
Свободу в строительстве нам ограничили сразу. Никакого полета фантазии, никакой креативности и самодеятельности. Строить дома разрешалось только по трем утвержденным и одобренным где-то там, наверху, проектам. По-советски однотипно, уныло и скромно. Три комнаты, один гараж, одна веранда – не больше. Но нам и это казалось роскошью. Ведь у нас с братом Янисом теперь появилась своя комната! Не нужно было таскать дрова, отец провел в дом газовое отопление, что по тем временам приравнивалось к космическим технологиям. А еще у нас в семье появился автомобиль: папа купил трофейный «Мерседес» – старенький, разбитый, дышащий на ладан. Собственная машина в то время вызывала у людей удивление, и каждый, кто имел это чудо техники, считал себя королем шоссе.
В фильме Георгия Юнгвальда-Хилькевича «Двое под одним зонтом» 1983 год
Отец возился со своим автомобилем сутки напролет: вечно что-то чинил. А когда все-таки выезжал из гаража, то вид автомобиля сзади озадачивал даже меня, совершено в ту пору не знакомого с законами физики и механики. Задние колеса машины шли не параллельно друг другу, а криво, под небольшим углом, напоминая букву V, и только потом выпрямлялись.
* * *В новом районе, куда я переехал вместе со своей семьей, тоже оказалось множество детей. Мы, мальчишки из соседних домов, как-то очень быстро подружились. Зимой катались на лыжах и санках с обледенелой горки. Летом ходили на озеро Линьэзерс купаться. Это было настоящее приключение – дорога лежала через чистый светлый лес, с деревьями до самого неба, журчащими родниками, щебетом птиц и солнечными полянками. Мы шли гурьбой, а за нами бежали за компанию соседские собаки. Лес оглашался смехом и радостным лаем. Мы плавали наперегонки, ныряли и отплевывались, фыркали и хохотали. И счастье рядом с нами тоже ныряло, кувыркалось, хохотало, фыркало… Это было последнее лето перед школой.
