Рампури - Биография голубоглазого йогина
Я чувствовал себя таким маленьким в огромном мире. Но Беверли Хиллс, со своим вечным обещанием богатства, славы и блеска, был слишком мал даже для меня. Я желал чего-то большего, чего-то, что не поместится на экране телевизора или даже на 70-метровом экране автомобильного кинотеатра на открытом воздухе, чего-то настолько колоссального, что не поместилось бы даже в двадцатом веке. Я хотел найти Истину. Уже тогда я понимал, что к хаосу надо стоять лицом и что Истину нужно услышать. Я знал, что для этого потребуется долгое путешествие, путешествие от Того к Другому, от мирского к священному...
ГЛАВА 1
Солнце уже давно встало над горизонтом, а трехпалубный пароход все еще продолжал медленно огибать изрезанное побережье Индии, осторожно пробираясь меж флотилий бесчисленных рыбачьих лодок и мелких суденышек. Морское путешествие из Карачи в Бомбей должно было стать последним отрезком шестимесячного пути по суше, исходная точка которого лежала в Амстердаме. Долгое странствие вело меня в место, которое станет вскоре моим новым домом.
Самый дешевый билет третьего класса позволял сесть на судно, но не давал права ни на каюту, ни на койку, ни даже на место на скамье. Надо было самому найти крохотное пространство на многолюдной палубе, чтобы с трудом втиснуть туда свой соломенный коврик или одеяло. Вскоре после погрузки две верхних палубы стали похожи на ковры из разноцветных лоскутов, поверх которых колебалось людское море.
Как только я взошел на палубу парохода, молодой немец по имени Сиги взял меня под покровительство и отвел в самый дальний уголок. Там размещалась «касба», участок палубы, разделенный пастельного цвета шелками на проходы и маленькие уединенные пространства. В этом пахнущем благовониями убежище размещались иностранцы.
Мы были пилигримами, беженцами, детьми революции, приехавшими сюда из самых разных концов света: из Северной и Южной Америки, Азии, Среднего Востока и Европы. Во всех городах, начиная со Стамбула, и далее, в Анкаре, Конье, Тебризе, Тегеране, Машаде, Герате, Канда-ларе, Кабуле, Пешаваре, и, наконец, Карачи, мы узнавали друг друга с первого взгляда. Мы ехали в одиночку, группами и кланами, совершая великое паломничество. Куда? Домой, к Свету, так, по крайней мере, нам тогда казалось.
«Остерегайся воров, — предупредил мой новый приятель, когда мы стали расстилать коврики на самом краю маленькой колонии. — Один из нас всегда должен присматривать за вещами. А то не углядишь, и один из этих французов...»
«Пардон, — сказал парень с гладкими черными локонами, одетый в широкое ярко-оранжевое одеяние. Быть бы ему мушкетером из знаменитого романа Дюма, если бы экзотический внешний вид не дополняли арабские шлепанцы с загнутыми носами в стиле «Сказок тысячи и одной ночи». Из-за плеча юноши выглядывало несколько девушек. — Вы в первый раз едете в Индию? — поинтересовался он и представился: — Я — Картуш. Можно нам присоединиться к вам?»
— А откуда такое... — начал я.
— Имя? Египетское, — ответил он, — мой отец родом из Северной Африки, а мать родилась во Франции.
И на урду, который показался моему несведущему уху безупречным, Картуш принялся указывать пакистанским носильщикам-кули, куда положить сумки, затем поторговался с ними, потом, видимо, пошутил, потому что носильщики рассмеялись, и, наконец, расплатился.
— Мы решили проделать это путешествие с духовными людьми, — объяснил Картуш тот факт, почему они передвинулись из итальянского сектора сюда. Укладывая свой коврик рядом с моим, он сказал: — Кажется, мы раньше встречались. Может, в прошлой жизни?
Мужчина, одетый в зеленую афганскую робу, подошел к нам и стал что-то рассерженно втолковывать Картушу по-итальянски, на что тот не менее эмоционально возражал. Как только человек ушел, Картуш перестал хмуриться и, улыбаясь, заметил по-английски:
— Я сказал, что ему лучше удалиться, если он и дальше хочет быть привязанным к материальному миру.
Сиги подозрительно взглянул на него:
— А почему итальянцы заставили тебя оттуда уйти?
— Они принадлежат к зеленым, — ответил Картуш, а потом пояснил, — ну, понимаешь, к мусульманам. Они посчитали, что индуисту рядом с ними делать нечего. После посещения святых суфийских мест эта группа сразу отправится в Гоа.
— А я не буду никуда сворачивать и сразу поеду в Гоа, — сказал Сиги. — Переночую в бомбейском «Карлтоне», и утренний пароход доставит меня прямиком в рай.
По словам немца, в Германии его ожидали одни проблемы, и он не собирался возвращаться на родину в ближайшие несколько лет.
«Такое впечатление, что все на этом пароходе мечтают попасть в Гоа», — подумал я.
— Вот из-за этого весь сыр-бор и разгорелся, — глаза Картуша заблестели, когда он вытащил из наплечной сумки еще одну сумку, а из той еще одну, меньшего размера, из которой Картуш с великим почтением извлек маленькую статую бога Шивы, завернутую в красный шелк — Сделана в долине Сват[1], ей не меньше тысячи лет, — объяснил он. — Этот парень хотел заплатить мне за нее сущую безделицу, а ведь он даже не индуист!
— Я найду неплохую хибарку на берегу, — продолжил Сиги, аккуратно помещая ценные вещи под свернутую одежду.
— А я хочу отыскать ледяной дворец Матери Мира, в котором гостят боги и богини, — промурлыкала из-под вуали одна из девушек, пришедших вместе с Картушем. Кажется, она была без ума от своей идеи.
— А ты, друг мой? Куда отправишься ты? — заразительно улыбнувшись, Картуш обернулся ко мне.
Некоторое время я пребывал в нерешительности от изобилия лежавших передо мною возможностей, словно ребенок, только вошедший в парк развлечений, а затем пробормотал:
— Не знаю. Может быть, в Гоа... Но я ищу... Хочу найти что-то, что мы утеряли на Западе... Наверно, я тоже приехал в Индию, чтобы посходить с ума!
— Что, в твоем, э-э-э, Сан-Франциско недостаточно весело? Ты вроде оттуда приехал? -спросил он, удивленно подняв брови.
— Ну, можно сказать, что меня сюда притянуло, — усмехнулся я.
— Да, так было со всеми нами, — согласился Картуш. Его юное лицо контрастировало с неожиданно мудрыми глазами. На вид ему было лет двадцать — двадцать два, то есть чуть больше, чем мне, но при этом Картуш был полон такого достоинства и внутренней зрелости, словно был по меньшей мере на двадцать лет старше.
Поучившись в университете, я бросил его. Я задавал преподавателям вопросы, ответы на которые они не хотели или не могли дать. У меня были совсем не такие представления о жизни, как у остальных студентов. Они, быть может, были незрелыми и неполными, но оттого не менее притягательными для меня. Я перестал верить преподавателям, но не потерял веру как таковую. Я стал считать идею Божественного предначертания сплошной ложью. Я мечтал присоединиться к индейцам, но, к сожалению, они давно вымерли...
