Антон Бринский - По ту сторону фронта
Это еще более подняло мое и без того праздничное настроение. Нужно ли объяснять, каким торжеством для всей части является вручение такого знамени.
В ожидании торжественного дня мы прожили всю неделю. На танкодроме, где должно было происходить торжество, соорудили трибуну, наметили и посыпали песком дорожки и… только ночь, только несколько часов отделяло нас от этого торжества…
Стояла наша часть в деревне Руда. Вечером двадцать первого я допоздна задержался в районном центре Граеве — пограничном местечке.
В райкоме партии говорили о культурном обслуживании крестьян окрестных деревень и это непосредственно касалось нас, так как над рядом деревень мы сами шефствовали. Потом надолго затянулась беседа с председателем райисполкома Медвецким.
Вернулся я домой в первом часу… Шумели над головой темные сосны. Тихие звезды мерцали в глубоком небе. А над северным краем горизонта теплилась непогасающая июньская заря. Все кругом спало, только в штабе — огонек и бессонный дежурный, да под ногами часовых мягко похрустывал песок.
Прежде чем ложиться, машинально протянул руку к календарю и сорвал очередной листок. Как только открылось праздничное число, 22 июня, вспомнил о предстоящем торжестве и предупредил жену:
— Нюся, подними меня в шесть.
А в четвертом часу меня разбудил громкий рокот авиационных моторов. Помнится, спросонок я подумал о самолетах, часто проносившихся над нашими местами по трассе Москва — Берлин, и заснул было… Но грохот страшного взрыва, и не одного, а нескольких, слившихся в один общий гул, потряс все и отогнал последние тени сна. Вскочил… Долго ли военному одеться? Выбежал наружу. А грохот не прекращался.
Небо уже просветлело над темной землей, но солнце еще не поднялось, а на западе, над Граевом, полыхало беспокойное зарево, рвались снаряды, занимались пожары.
Я сразу понял все. Крикнул дежурному:
— Тревога!! Играйте тревогу!..
Но и без сигнала люди выскакивали из землянок, на ходу застегивали ремни, разбирали оружие, готовили машины, пополняли их боеприпасами, седлали лошадей.
Выбежала жена. На руках у нее всхлипывал еще не совсем проснувшийся двухлетний сынишка. Я только и успел сказать ей:
— Забирай детей и — в дот! Обо мне не беспокойся.
Появился майор Выходцев.
— Началось! — встретил я его, а он, должно быть, все еще не верил, что это настоящая война, и также коротко бросил:
— Провокация!
Но Граево горело, немецкие снаряды долетали до Руды и до нашего расположения — возле штаба, в воротах, возле столовой чернели свежие воронки. Немецкие самолеты гудели над нами, бомбили, обстреливали из пулеметов…
Майор Выходцев остался в расположении части, чтобы организовать оборону, а меня послал к Граеву с десятком бронемашин и со взводом пехоты. Желая непосредственно участвовать в бою, я занял место командира орудия в одной из бронемашин.
Навстречу бежали растерянные и перепуганные полуодетые люди. Они тащили с собой кое-какие вещи (что успели захватить впопыхах), несли и вели ребятишек. Из их сбивчивых ответов мы узнали, что немцы уже захватили Граево.
На самой окраине города мы встретили врага — батальон пехоты и несколько мотоциклистов. Вот они — серо-зеленые мундиры какого-то лягушечьего цвета!.. Не давая фашистам развернуться, открываем огонь. Снаряд за снарядом — недолет, перелет, цель. И сразу — паника в серо-зеленой толпе. Немцы пытаются принять боевой порядок. Отстреливаются. Но наши снаряды снова взрывают вокруг них черную землю. Через крестовину прицела я вижу, как заметались под огнем фигурки фашистских солдат. Падают… Побежали…
В приподнятом настроении возвратился я в Руду. Доложил майору, а он глянул на меня по своей всегдашней привычке исподлобья и покачал головой.
— Эх, Антон Петрович, я вижу, что ты все еще романтик, а не воин. Сел на броневик и увлекся стрельбой. Зачем? Это война, а не полигон. Надо было управлять боем. Ну, сейчас сошло благополучно, а ведь могло бы быть и по-другому…
Это меня смутило и заставило призадуматься. А ведь верно! Как я по-мальчишески увлекся!..
Вечером Выходцева вызвали в штаб, и он задержался, провожая наши семьи, которые еще утром были вывезены в Осовец и ждали эшелона. А я уже не стрелял — я руководил боем. Выходцев не раз еще поправлял меня, сдерживал мою горячность. Он, принимавший участие в боях с белыми бандами и басмачами в годы гражданской войны, был и старше и опытнее меня.
— Война только начинается, успеешь навоеваться, — говорил он. — Самое главное сейчас — не забывать свое место в бою. Твое место — место командира, а не стрелка.
Почти сутки держали мы рубеж западнее Руды, отбиваясь от численно превосходящего противника. Люди словно переменились, те же — и не те. Скромные и исполнительные в мирной обстановке, сейчас они обнаружили те боевые качества, которые мы стремились привить им, — беззаветную храбрость, выносливость, боевую сметку.
Ночью получили приказ отойти на новый оборонительный рубеж.
Этим рубежом была старинная крепость Осовец. Железобетонные форты ее с артиллерийскими площадками, с подземными складами и казармами способны были выдержать не один артиллерийский и авиационный налет. В день мы отражали до пятнадцати атак и часто переходили в контратаки. А танки и бронемашины нашей части перебрасывались на самые опасные участки фронта.
Солдаты и офицеры проявляли бесстрашие и героизм. Танк сержанта Лазарева был подбит. Он подпустил немцев на сто метров, вел огонь до последнего патрона, отбивался гранатами и, будучи тяжело ранен, сгорел в танке, но не сдался. Когда пришли к нему на выручку, вокруг сгоревшего танка валялось тридцать семь трупов фашистских солдат.
В ночь на двадцать девятое опять получили приказ отойти. Было обидно оставлять крепость, но приказ есть приказ. К тому же и справа и слева от нас немцы прорвались, и Минск был уже занят ими.
Отходили северо-восточнее Белостока, держа направление на Минск через Волковыск, Зельва, Слоним… Тяжелые бои, постоянные налеты вражеской авиации, бомбежки, утомительные переходы…
Как тяжело отступать!.. Пусть будет и усталость, и голод, и смерть, но только бы вперед!.. Не мы ли, целуя край знамени, давали клятву все силы свои, всю свою кровь и жизнь отдать на защиту Родины? И вот — отступаем. Я знаю, что это — временно, что это сейчас — необходимо и, наконец, это — приказ, но невольно какую-то долю вины мы чувствуем и на себе. Люди свято верили нам. Крестьяне пограничной деревни Руда, в которой мы стояли, надеялись, что удержим врага, что не позволим ему пройти те десять километров, которые отделяют их дома от границы. Да мы и сами были уверены, что пойдем по дорогам войны на запад. И вот эти дороги уводят нас на восток. И даже — не всегда дороги. Зачастую, стараясь сохранить живую силу и технику, мы обходим фашистов лесами, узкими проселками.
