Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона
Но могли ли эти остатки древнего феодализма бороться со средним сословием, в XVIII веке, когда оно было так образовано и богато? Уже двадцать лет, как во всех умах, во дворянстве, в войске, при самом дворе, кипела революция. Правительство и двор сделались целью ударов всех оскорбленных самолюбий, всех мелких честолюбии; одни вооружались против них аристократическою гордостью Фронды; другие — демократическими требованиями нивелёров (от Niveler — делать равными в социальном отношении). Но если бы государство было в руках сильных и искусных, даже подобное положение умов не произвело бы переворота.
Правительство же как будто этого хотело; оно привело в столкновение партии, поочередно боролось с ними и имело слабость уступать им. Оно раздражало и знать, и толпу народа, заставляло войска сносить обиды и притеснения от черни, которую поощряли к возмущениям.
Когда огромные общественные выгоды противных партий были готовы столкнуться, и революция станет неизбежной, тогда нужен искусный правитель, который бы мог усвоиться с ней, сделаться главою её, найти черту, где она должна остановиться, и уметь пожертвовать жизнью, чтоб удержать ее в этом пределе.
Министерство Людовика XVI перешло в руки Неккера, который, чтобы иметь себе опору, решился защищать и возвышать среднее сословие. Это разделило самый двор на две партии. Правительство разделилось на две части: одна требовала системы Неккера(11), с некоторыми изменениями, другая отвергала ее. При таком расположении умов созваны были Генеральные штаты.
В каждом сословии голоса должны были собираться отдельно; но средний класс требовал, чтобы их собирали поголовно, потому что надеялся иметь тут преимущество перед остальными двумя классами, видя, что он многочисленнее их обоих. Дворяне и духовенство отвергли это требование и, 17-го июня средний класс составил свое собственное национальное собрание; 20-го было закрыто место заседаний его; депутаты среднего сословия собрались в Жё-де-поме и поклялись не расходиться, не дав новой конституции Франции.
Быть может, что революция потухла бы, если бы король в это время уничтожил собрание, которое так дерзко шло против самых основных законов государства; он думал было это сделать, но ему не достало решимости. 23-го июня он явился в собрание, объявил, что согласен на некоторый уступки и приказал депутатам разойтись; он вышел, но депутаты отказались от повиновения. Главный церемониймейстер стал убеждать их; но Мирабо(12) объявил ему, что их заставят выйти только штыками; вместо того, чтобы принудить их к повиновению, им позволили собираться и в следующие дни. Король велел даже дворянам и духовенству к ним присоединиться.
Много восставали против философов и философии, приписывая им революцию. Если бы король тогда же склонил Мирабо на свою сторону, то Генеральные штаты кончились бы тем же, чем они обыкновенно оканчивались прежде, и все Вольтеры в мире не произвели бы этих страшных переворотов; революция не могла длиться уже и потому, что вся она образовалась в несколько дней. Мятежной черни также нечего было страшиться. Её предводители, видя непреклонность короля, и не имея средств бороться с врагами иноземными, пришли бы скоро сами в отчаянное положение, и неистовая чернь на них же, виновников её несчастий, обратила бы всю свою ярость. Это так же верно, что, если бы я был министром Людовика XVI, революция кончилась бы 23-го июня 1789-го года. Я умел бы в одно время и разить врагов престола и удовлетворять требованиям справедливым, и Мирабо, Сийесy и всем предводителям собрания возвращаться уж было поздно: им оставалось умереть или победить; а победить легко было, потому что все их предприятия им облекались в обманчивый вид законности. Они повелевали именем того же правительства, у которого отняли власть. 14-го июля они сделались правителями государства, получив в свое распоряжение сильную армию, под названием национальной гвардии, и захватив в то же врем я начальство над линейными войсками. Наконец они сами изумились своего могущества, и, чтобы упрочить его за собою, решились уничтожить монархическую власть в своем отечестве. Эта последняя и величайшая их ошибка потрясла до основания весь государственный состав Франции.
Смуты в Париже увеличивались с каждым днем; к тому же стали говорить, что двор хочет собрать в Версале несколько верных ему полков. Это внушило народным предводителям мысль принудить короля переехать в Париж, где он был бы гораздо более под влиянием народа; с этою целью были произведены восстания 5-го и 6-го Октября; Лафайет(13) двинулся в Версаль с двадцатью тысячами национальной гвардии; Людовика привезли в Тюильри, где он и был поручен надзору Лафайета. Королевская гвардия в скором времени была распущена: Людовику оставался, для охранения его особы, один только швейцарский полк.
Королю было объявлено, что он не должен вмешиваться в ход собрания, и имеет только право произносить veto. Таким образом, посреди прений, готовых ниспровергнуть престол, добрый Людовик XVI оставался спокойным зрителем. Он походил не столько на монарха, сколько на частного человека, попавшего в число подозрительных.
Эмигранты убедили его наконец бежать, присоединиться к ним и воспользоваться усилиями коалиции; он отправился с семейством своим в апреле 1791-го года, но был узнан и остановлен в Варенне. Гусары, посланные к нему на встречу г-м Булье(14), готовы были освободить его; но Людовик не хотел вверить участь свою битве, и был привезен в Париж, как неприятельский пленник.
Конституционное собрание, в котором блистало так много необыкновенных талантов, сделало однако же множество ошибок. Важнейшею, по последствиям, было необдуманное образование клубов и сохранение их в то время, когда уже обнаружились и опасность их существования, и бесполезность к исполнению предначертаний собрания. Первый клуб составился из одних только депутатов; потом допустили в состав его патриотов, наиболее известных по уму; наконец самых ревностных республиканцев. Этот клуб прославился под именем якобинцев. Вместе с ним открылось множество других обществ.
Наконец конституционное собрание увенчало все свои ошибки изумительным самоотвержением: оно сложило с себя власть, которою завладело самовольно, и объявило, что никто из членов его не может быть избираем ни в национальное собрание, которое предположено образовать, ни в другие государственный должности.
Новое собрание составилось из самых ревностных демократов, и стало еще упрямее стремиться к уничтожению прежнего правительства. Между тем составлялась коалиция для поддержания его; уже войска её вторгались в пределы Франции.
