Виктор Леонов - Лицом к лицу
- Витя, чем так увлечен?
Я показал отцу начало стихотворения. Отец покровительственно улыбнулся, но, разобравшись в написанном, стал хмуриться. Наконец, медленно и весьма невыразительно, прочел вслух первые строки:
Когда-то был я богомолом,
Я верил в бога и царя.
Теперь же стал я пионером,
Борцом за общество труда!
- Ты это что?! - строго спросил он меня. - Когда это ты был богомолом у отца коммуниста? И царь у тебя в голове книжный... Какой же это стих, если в нем нет правды? Читаешь много, а пишешь коряво...
Такой щелчок по самолюбию юного стихотворца не проходит бесследно. Когда Саша Сенчук помогал мне сочинять стихи о Северном море, о флотской службе, то я, как мог, сдерживал его неуемный поэтический запал.
Саша продекламировал первые две строчки последней строфы:
Нам радостно встречать рассветы зоревые
И песней звонкой хочется сказать...
Что сказать? И как сказать? Саша выразительно посмотрел на меня: ждал подсказки. Долго думали...
- Нашел! - Саша хлопнул меня по спине. - То, что нужно для моряков-североморцев:
И песней звонкой хочется сказать:
- Седое море! Сопки снеговые!
Я с вами жизнь готов навек связать...
Я вспомнил прыткого богомольца из пятого "Б" класса, который сразу стал "борцом за общество труда", и рассказал об этом Саше.
- Глупости! - обиделся он. Саша не мог согласиться, что покривил душой. Ты учти, Виктор, - наш стих для всего флота.
А "для себя" мы перед войной мечтали, как вернемся после флотской службы домой - я в Зарайск, под Москвой, Саша в Киев - и будем рассказывать о далеких плаваниях в Ледовитом океане, в котором еще не побывали, о Студеном море и гранитных скалах в глубоких фьордах, о царстве вечной ночи, озаряемой всполохами северного сияния, и о многом другом, что звучит привлекательно, но с чем мы никак не собирались связывать себя навек.
Связать свою - жизнь... Вот сейчас я пишу рапорт контр-адмиралу, и этот рапорт может круто повернуть мою жизнь. Надо подумать и обдумать. Еще и еще раз проверить: подготовлен ли я к трудной службе морского разведчика? Хватит ли у меня стойкости и мужества, чтобы сдержать обещание, которое рвется сейчас на бумагу: звание морского разведчика оправдаю!
Я мечтал о флоте. Когда был фабзайцем московского завода "Калибр", любил читать книги Станюковича и даже записал на память слова старого адмирала, провожающего юнца-племянника на флот: "Ты полюбишь море и полюбишь морскую службу, - говорил адмирал. - Она благородная, хорошая, а моряки прямой и честный народ". Это из книги "Вокруг света на "Коршуне". Я учился вечерами в морском клубе Осоавиахима. Занимался спортом, чтобы выдержать самую суровую проверку призывной комиссии. Врачи довольно равнодушно отнеслись к тому, что при росте в 175 сантиметров я вешу 75 килограммов, имею значок ГТО второй ступени и справку активиста морского клуба Осоавиахима. Они придирчиво выстукивали и выслушивали сердце, легкие, кружили меня па каком-то вращающемся стуле, долго проверяли зрение и слух, пока, наконец, не вынесли приговор: годен к службе в Военно-морских силах.
Комсомольцы "Калибра", провожавшие меня в Ленинградский учебный отряд имени Кирова, дали наказ быть достойным представителем шефа Военно-Морского Флота и, шутя, конечно, предсказывали головокружительную карьеру капитана дальнего плавания. Девушки пели песню о капитане, улыбка которого - это флаг корабля... Отец попрощался коротко:
- Служи честно, сынок!
Все три года пребывания на севере я служил как положено. Когда меня приняли в партию, отец прислал большое поздравительное письмо. "Вся семья Леоновых гордится тобой, - писал он. - Ты сам понимаешь, какая сейчас международная обстановка. Верю, что в грозный час испытаний ты оправдаешь доверие нашей партии". Вот и наступил этот грозный час испытаний. Над моим верстаком пламенеет плакат. Художник изобразил женщину - мать. Она обращается ко мне, ко всем сыновьям:
"Родина-мать зовет!"
- Виктор! - обрывает мои мысли Саша Сенчук. - Что ж ты не пишешь?
- Уже все! - я решительно берусь за перо и громко диктую себе последние слова рапорта:
- Звание морского разведчика оправдаю!
- У меня то же самое! - откликается Саша. Мы прячем наши рапорты, чтобы утром передать их начальству.
А через две недели я и Саша Сенчук сдаем на вещевой склад морскую форму и получаем взамен зеленую - защитную форму пехотинцев. После просторных клешей матросских брюк и легких матросских ботинок мы чувствуем себя неловко в штанах, обтягивающих колени, и в тяжелых сапогах с непомерно широкими кирзовыми голенищами. Металлическая каска то сползает набок, то давит на голову, привыкшую к бескозырке. Получаем винтовки-полуавтоматы с ножевыми штыками, гранаты РГД и вещевые ранцы, рассчитанные на солидный груз.
Смущенные своим необычным видом, предстали мы перед старшим лейтенантом Георгием Лебедевым. Он настороженно приглядывался к нам, точно сомневался: брать таких в отряд или не брать?
- С подплава? - строго спросил Лебедев. - Это хорошо! Старшина Мотовилин!..
В дверях появился высокий русоволосый моряк, тог самый знаменитый разведчик Степан Мотовилин, о котором уже писала газета "Краснофлотец".
- Новички, - Лебедев кивнул в нашу сторону. - Займитесь...
После завтрака Мотовплин уводит нас в горы и показывает, как надо ползать и маскироваться в камнях, метать гранату и колоть штыком. Мы стараемся, и уж через два дня Мотовилин, довольный первыми нашими успехами, говорит:
- Ребята вы хорошие, ничего не скажешь! Надо бы, конечно, учить вас еще и учить, да некогда: ночью собираемся в поход.
3
Саша Сенчук погиб в первом походе.
Он был первым убитым, которого я увидел на войне. Смерть Саши сильно меня потрясла, хотя перед товарищами я старался не выдать своего волнения.
В кубрике спят вернувшиеся из похода разведчики. На нарах, слева от меня, пустует место Саши Сенчука. Справа блаженно посапывает Коля Даманов, который из-за моей оплошности чуть не погиб там, в горах...
Я думаю о Саше, смотрю на Колю Даманова, и меня одолевают невеселые мысли.
Усталое тело требует покоя. Закрываю глаза, силюсь заснуть и не могу избавиться от одного и того же навязчивого вопроса: гожусь ли я для службы в морской разведке? Степан Мотовилин в присутствии Лебедева похвалил меня за храбрость. Да и сам старший лейтенант сказал: "Дрались вы, Леонов, здорово! Егерей не боитесь - это главное. А умение придет". Никто не заметил и никто, вероятно, не догадался, что происходило со мною, когда мы пересекали лощину в горах. Это было уже после гибели Сенчука. Преследуемые врагами, мы отходили к морю, к своему боту. Сзади меня полз разведчик Григорий Харабрин, бывший шофер Дома моряка. Нещадно ругаясь, он кричал мне: "Живей! Падай! Убьет!" А я не падал. Я шел, полусогнувшись, совершенно безразличный к свисту пуль. Бежать не было сил, а лечь на землю боялся. Да, я боялся упасть на землю! Мне казалось, что тогда ноги опять сведет судорогой, и я уже не встану, как не встанет больше Саша Сенчук...
