Борис Тарасов - Чаадаев
Разоблаченный герой потрудился настолько изрядно, что комедия стала величайшей библиографической редкостью. Сам Петр Яковлевич Чаадаев, большой знаток и любитель книг, смог познакомиться с ее текстом благодаря М. Н. Лонгинову лишь к концу своей жизни. Следует добавить, что предприятие Якова Петровича, писательские склонности и сатирический талант которого своеобразно преломятся в литературной деятельности его сына Петра, носило, надо полагать, секретный характер, ибо многие современники верили, что авторство этого текста действительно принадлежит Кальдерону, несмотря на «нижегородский колорит» и русские выражения, немыслимые в устах испанцев.
Когда Яков Петрович женился на Наталье Михайловне Щербатовой, дочери M. M. Щербатова, род Чаадаевых соединился с одной из древнейших и именитейших русских фамилий, ведущей свое происхождение от святого князя Михаила Черниговского. Среди представителей этой фамилии были и государственные деятели, и офицеры, и монахи. Но особо следует сказать о деде Петра Яковлевича Чаадаева, поскольку их обоих занимали сходные проблемы, решаемые, правда, не всегда одинаково.
Как и многих Чаадаевых, Михаила Михайловича Щербатова, сына одного из сподвижников Петра I — М. Ю. Щербатова, еще в раннем возрасте записали в лейб-гвардии Семеновский полк. В 1762 году по объявлении манифеста «о вольности дворянской» он закончил военную карьеру и в возрасте 29 лет в чине капитана вышел в отставку.
В 1767 году ярославское дворянство послало Щербатова депутатом в ту самую комиссию о сочинении проекта нового Уложения, в работе которой, как говорилось, принимал участие и дядя Петра Яковлевича Чаадаева Иван Петрович (возможно, тогда и произошло закрепление начатого еще в Семеновском полку знакомства чаадаевского и щербатовского семейств). Как и Иван Петрович, Михаил Михайлович с особой энергией защищал привилегии сословия, к которому принадлежал. Он выступил застрельщиком прений против тех законов Петра I, в которых стиралась грань между родовитым и чиновным дворянством и отдавалось предпочтение последнему.
Князь Щербатов обучался в родительском доме «французскому и итальянскому языкам и разным наукам», постоянно пополнял свое многостороннее образование (его библиотека насчитывала около 15 тысяч томов). Особенно увлекало его написание «Истории российской с древнейших времен», которая стала выходить с 1770 года (всего напечатано 18 книг). Екатерина II, втайне недолюбливавшая многознающего князя, вместе с тем испытывала уважение к его учености, присвоила ему титул историографа (он был также почетным членом Академии наук, сенатором и президентом коммерц-коллегии), поручила ему разбор бумаг Петра I и предоставила доступ в патриаршую и типографскую библиотеки. Работа эта требовала больших трудов и крепкого здоровья, но Щербатова поддерживало чувство ее нужности и полезности, ибо «изучение истории своей страны необходимо для тех, кто правит, и те, кто освещает ее, приносят истинную пользу государству. Как бы то ни было, даже если я не буду вознагражден за мои мучения, надеюсь, что потомство отдаст мне справедливость».
Углубляясь в архивы Петра I, Щербатов обнаруживал противоречивое воздействие его реформ на духовное разитие русского общества. «Воззрим же теперь, — писал он в одном из самых значительных своих философско-публицистических произведений «О повреждении нравов в России», — какие перемены учинила в нас нужная, но, может быть, излишняя перемена Петром Великим, и как от оныя пороки зачали закрадываться в души наши», усиливаясь от царствования к царствованию. Благодаря Петру Великому заметно усовершенствовались науки, художества, ремесла, бойчее стала торговля, возросла военная мощь государства, и Россия «приобрела знаемость в Европе и вес в делах». Все это помогало ввести «таковую людскость, сообщение и великолепие», которые изменяли бытовой уклад и нравственно-психологическую атмосферу повседневной жизни. Входили в моду изысканные наряды, утонченные напитки, эпикурейское времяпрепровождение. И «преобразовались россияне из бородатых в гладкие, из долгополых в короткополые», стали сообщительнее и галантнее. «Мы подлинно в людскоскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению нашей внешности, но тогда же, гораздо с вящей скоростью, бежали к повреждению наших нравов».
Подобный парадокс Щербатов объяснял тем, что огромные усилия, затрачиваемые «на поправление нашей внешности», не искореняли, а, напротив, утончали и укрепляли один из главных пороков человеческой натуры — сластолюбие, которое «рождает беспорядочные хотения и обоживает охулительные страсти, отвлекает от закона божия и от законов своей страны». «Вкус, естественное сластолюбие и роскошь» приводят к несоответствию доходов и расходов, заставляют первосановников и дворян и их завистливых подражателей привязываться к государю как к источнику богатства и вознаграждений — «привязанность сия учинилась не привязанностью верных подданных, любящих государя и его честь, и соображающих все с пользою государства, но привязанность рабов наемников, жертвующих все своим выгодам и обманывающих лестным усердием своего государя. Грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестью и самством наполнилось. Оттуда произошло раболепство, презрение истины, обольщение государя и прочие золы, которые днесь при дворе царствуют и которые в домах вельможей вогнездились».
Сама императрица Екатерина II, замечает суровый критик, подает подчиненным худой пример торжества сластолюбия и роскоши. «Дружба чистая никогда не вселялась в сердце ее», а мораль ее построена «на основании новых философов», а не на «твердом камени закона божия».
Исправить поврежденные нравы, но убеждению Щербатова, можно тогда, когда «мы будем иметь государя, искренне привязанного к закону божию, строгого наблюдателя правосудия, начавши с себя; умеренного в пышности царского престола, награждающего добродетели и ненавидящего пороки, показующего пример трудолюбия и снисхождения на советы умных людей…»
Своеобразие исторического сосуществования и взаимодействия России и Европы, противоречивость социальных реформ Петра I — эти и подобные темы, освещаемые и рассматриваемые в иной плоскости, составят важный узел философско-исторических размышлений Петра Яковлевича Чаадаева, который не застал своего деда в живых, но наверняка должен был много знать о его деятельности и трудах но рассказам родственников, по оставленным им рукописям и книгам[1].
2
