Брайан Бойд - Владимир Набоков: американские годы
Набоков закончил «Память, говори» видением Америки, сияющей за горизонтом. На самом деле годы между прибытием в Соединенные Штаты и написанием автобиографии принесли ему новые страдания, о которых он здесь просто не хочет говорить. Для Набокова как писателя 1940 год нес за собой еще худшие муки, чем 1919-й, когда ему пришлось навсегда покинуть Россию. Тогда он боялся, что в негостеприимной атмосфере изгнания не сможет достичь нужного ему уровня мастерства в русском языке. Вопреки обстоятельствам, ему это удалось, а теперь, спустя два десятилетия, потраченных на то, чтобы превратить русский язык в послушный инструмент, с которым он обращался виртуозней любого из современников, ему пришлось отречься от своего языка и писать по-английски.
Маленькая, но очень начитанная эмигрантская аудитория давно провозгласила русского писателя Набокова самым ярким новым талантом, появившимся после революции. Теперь, по приезде в Америку, ему пришлось отказаться от этой трудом заработанной славы и завоевывать новых читателей на новом языке, в срединной точке своей карьеры, в то время, когда большинство американской литературной интеллигенции относилось к русским эмигрантам с глубоким подозрением.
В Европе он писал практически постоянно, сначала — по собственной воле, а потом, после рождения Дмитрия, по необходимости, поскольку не только в капкане гитлеровской Германии, но и позже в неприветливой Франции другого источника дохода у него попросту не было. В Европе Набоков написал за десять лет шесть с половиной романов, две пьесы и более тридцати рассказов. В Америке ему пришлось сочетать амплуа преподавателя, ученого, переводчика, критика и писателя, и чтобы закончить первый роман, понадобилось шесть лет. Ему было за сорок, надо было содержать жену и ребенка, а почти до конца десятилетия он не мог найти постоянной работы.
Когда он начал писать автобиографию, у него по-прежнему не было никакой стабильности, и все же, несмотря на превратности своей американской жизни, он с самого начала задумал жизнерадостный конец книги. Ему в то время было неизвестно, что это окончание в некотором смысле содержало в себе разрешение проблем его нового существования. Первая и последняя сцены «Память, говори» изображают маленького мальчика, которого родители ведут за руки. Любовь родителей в свое время дала Набокову исключительно светлое мироощущение, позволившее ему, несмотря на жестокие коллизии истории — революция, убийство отца русскими монархистами, смерть брата и близких друзей в немецких концентрационных лагерях, — сохранить уверенность в неизменной щедрости бытия. Несмотря на надвигающуюся тень Гитлера в конце «Память, говори», внимание Набокова сосредоточено на родителях, с любовью следящих за развитием ребенка.
Чувства, столь явно высказанные в этом заключении, — восхищение гармонией семейной любви и убеждение, что она каким-то образом отражает общую доброту жизни, — в который раз подтолкнули Набокова опробовать свои мысли в контрасте с противоположными или отрицающими их. В 1939 году он задумал повесть о человеке, вступающем в брак только для того, чтобы стать отчимом маленькой девочки, которую он жаждет заполучить. Набоков не был удовлетворен этим, написанным по-русски, рассказом и не опубликовал его. Тем не менее замысел остался в багаже, который он увез с собой за океан.
К тому времени, когда он начал писать автобиографию, идея этой русской новеллы выросла в план английского — или скорее американского — романа о человеке, превращающем маленькую падчерицу в пленницу своей похоти. Гумберт, может, и хочет открыть Лолите Бодлера или Шекспира, но его противоестественная связь с ней, его злоупотребление доверием Шарлотты и подавление свободы своей маленькой любовницы способны только затормозить ее рост: он противоположность тем родителям, которые в конце «Память, говори» приветствуют с невысказанным единодушием еще одну «изумленную радость» открытия, ожидающую их сына. В отличие от них, Гумберт не задумывается о тех воспоминаниях, которыми он обременит ребенка, находящегося на его попечении. Хотя что бы Гумберт ни проделывал с Лолитой, он не в состоянии до конца подчинить ее душу.
Набоков надеялся, что автобиография обеспечит ему более широкое признание и принесет некоторую финансовую стабильность. Этого не произошло. Он не ожидал ничего, кроме художественного удовлетворения, от романа, который обдумывал одновременно с автобиографией: он понимал, что «Лолиту» никогда нельзя будет опубликовать глава за главой в «Нью-Йоркере», а может, и вообще не удастся издать. Набоков не предвидел, что, силой своего воображения и интеллекта изобретая ценности, столь кардинально противоречащие его собственным, он шокирует публику настолько, что его заметят. Он не подозревал, что история Гумберта не только вновь завоюет ему литературную репутацию, от которой пришлось отказаться при переезде в Америку, но и принесет ему богатство и славу — и они позволят ему посвятить себя исключительно литературному труду, победоносно пересечь Атлантический океан в обратном направлении, вновь обрести Европу, удержать Америку, разнести свои слова по всему миру.
И еще одно замечание по поводу заключительной сцены автобиографии. Подходя к берегу вместе с Дмитрием, Набоков разглядел впереди пароходную трубу и ничего не сказал, чтобы позволить сыну самому испытать изумленную радость «открыть впереди огромный прототип всех пароходиков, которые он, бывало, подталкивал, сидя в ванне». Он заканчивает «Память, говори» на такой ноте в том числе и потому, что она суммирует его художественное кредо: желание подготовить для читателей величественный сюрприз открытия, сюрприз, которого не будет, если автор укажет на открытие сам. В своем творчестве он постоянно пытается сделать так, чтобы мы, задохнувшись от восхищения, ощутили, какими бывают вещи, скрытые за тем, что мы принимаем как должное; пытается поделиться с нами ощущением искусной, обманчивой щедрости жизни, скрывающей за повседневным чудеса многообразия; растолковать, что мир перед нашими глазами — загадка, которая, однако, подлежит разгадыванию, и впереди нас ждет «изумленная радость» открытия великого сюрприза жизни.
Часть 1
АМЕРИКА: ПРОФЕССОР НАБОКОВ
В Америке я счастливее, чем в любой другой стране… В интеллектуальном отношении Америка стала моим домом. Вторым домом в подлинном смысле слова.
«Твердые убеждения»1ГЛАВА 1
Ниша: Нью-Йорк и Стэнфорд, 1940–1941
Ныне, в новом, полюбившемся мне мире, где я прижился с такой же легкостью, с какой перестал снабжать перекладиной цифру семь…
