Василий Минаков - Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика)
Теперь не скажет. Не наш начштаба.
И подполковник Ефремов не наш командир, и... Не знаем, кому и докладывать будем об этом полете и как там посмотрят на отрицательный результат.
Как и на нашу совесть.
И все пять часов — в молчании. Команды, курс... Не задаются нам разговоры сегодня. От последнего — на земле еще — до сих пор на душе осадок.
«Отрезанный ломоть уже мы для них, вот напоследок и выжимают!» [7]
Прилуцкий сморозил. И, обозлясь, зашвырнул в порыжелый бурьян едва початую драгоценную «беломорину». Чем и сбил с толку стрелка-радиста.
«Эх, шту-урман...» — с силой выдохнул тот из груди весь воздух — точно в надетый противогаз.
Это Панов-то Коля. С ним-то открытым текстом о чувствах, как с девочкой, толковать.
Мне и вовсе бы не мешаться. И тоже черт дернул.
«Сбились с настройки, ребятки?» — сунулся выручать. Чего только и не хватало.
Один Лубенец держался. Улыбку боялся нарушить свою. С утра сохранял ее на мальчишески пухлых губах, будто в чем виноват был в стыдном.
Лубенец оставался. Приказ был такой. Воздушных стрелков и технические экипажи оставить.
На приказы не обижаются.
— Курс на аэродром, командир?
Вот и теперь не то слово. Всегда говорилось — домой. И сразу теплей, веселей становилось в машине, как бы ни измотались, сколько пробоин техникам ни везли. Теперь пустота в шлемофоне. И в самолете — излишек пространства, неполнота. Лубенца нет, главного балагура? Нашлись бы и без него. Не домой летим, вот в чем дело, не на родной свой аэродром.
Садились и раньше не на своих. Когда дотянуть не хватало силы. Но знали: подремонтируемся — и домой. Под «табачный навес», где нас ждут с нетерпеньем...
Теперь не ждали.
Отправили — и не ждут.
Вот что он значил, этот «полет с заходом». Откуда и ломоть отрезанный — от тоски.
* * *
Приказ есть приказ.
Прощальный вечер в столовой, шлепанье крепких ладоней по мощным плечам и спинам, объятья до треска в костях, обещания помнить, писать, надежды на то, что [8] родной наш тридцать шестой — непромокаемый, непробиваемый — снова вернется на Черное море и мы снова, крыло к крылу, будем бить ненавистного...
Полк улетал на формирование, мы оставались на фронте. На фронте же оставались и даже переходили в гвардейцы — это ли нам не честь? Как вот и эта разведка — разве не прощальный подарок нам от друзей? Могли ведь и обнаружить что-то, не с пустыми руками в новую семью войти. С первого дня бы — характеристика экипажу...
Впрочем, из экипажа здесь только двое — я и Панов. Верный мой друг штурман Дима Никитин — Димыч, как звали его все в полку, — еще раньше откомандирован был в тыл на учебу, а Лубенец... «И так разорили наш полк, Минаков, — не по-военному развел руками всегда сдержанный в выражении чувств Андрей Яковлевич Ефремов, когда я пришел просить за стрелка. — Или уже не сочувствуешь нам?»
Что тут скажешь?
Пришлось распрощаться и с техником Ваней Варваричевым, с верными его «ассистентами», что каждый раз за короткую летнюю ночь успевали залатывать нашу счастливую «семерку». Тем и счастливую, что долетала — как решето...
— Курс на аэродром, штурман!
Говорят, место службы меняешь — первую половину пути думаешь о прошлом, вторую — о будущем. Может быть, так. Если на поезде едешь. А тут... Слишком короткие половины. Даже и при перелете «с заходом». Вместе все — и о прошлом тоска, и о будущем неотпускающая забота. Ясно, не у меня одного. Но Панову как-никак проще. Даже Прилуцкому. У меня впереди спины нет.
— Курс семьдесят на...
Спасибо, штурман. К месту вспомнил устав, уточнять не заставил, что не на старый истертый кружок наложил по привычке линейку. [9]
Вираж. Поворот в жизни...
— Узнаешь, командир, пейзажик?
— Как не узнать! Только вроде тогда был пооживленней...
С ним и летали, с Прилуцким, Димыч лежал в лазарете. Ох и запрыгали, гады... Со стороны солнца зашли, на бреющем, по-штурмовому. Заползали по кюветам, как мураши, танки, машины — все побросали, где там рассредоточить... Ладная получилась работка! На километр — частокол из свечей. «Мессеры» опоздали, провожали потом эскортом чуть не до самого дома...
Наше опять шоссе. Топает к фронту пехотка. Качнуть крыльями хлопцам, чтобы повыше задрали носы...
* * *
Летом сорок второго в донских, сальских, ставропольских, кубанских степях, в предгорьях Кавказа, на новороссийском и туапсинском направлениях, на перевалах Главного Кавказского хребта развернулись упорнейшие бои. Фашистские полчища, не считаясь с потерями, рвались к Сталинграду, к нефтяным районам Северного Кавказа, к побережью Черного моря. Наши войска с беспримерной самоотверженностью дрались за каждый рубеж, но сдержать натиск превосходящих сил далеко не всегда удавалось...
На помощь сухопутным войскам была привлечена и морская авиация. С самого начала боев три полка ВВС Черноморского флота — 5-й гвардейский и 36-й минно-торпедные, 18-й штурмовой, а затем и все остальные части были перенацелены на поддержку боевых действий 56, 47 и 18-й армий. Дерзко срывая атаки врага, морские бомбардировщики создавали благоприятные условия нашим обороняющимся войскам, прикрывали их при отходе, при закреплении на новых рубежах.
Летали днем и ночью. Бомбили колонны на марше, скопления живой силы и техники в районах сосредоточения и на привалах, железнодорожные эшелоны на [10] станциях и перегонах, разрушали переправы на Дону и Кубани, уничтожали вражеские самолеты на аэродромах... Выполняли и прямые свои обязанности: срывали высадку морских десантов врага, топили корабли и транспорты с подкреплением, ставили минные заграждения на фарватерах и в гаванях...
Очень часто полки действовали совместно, составляя смешанные боевые группы для нанесения массированных ударов. Каждая эскадрилья, экипаж делали все возможное, чтобы причинить врагу наибольший урон, облегчить положение наших наземных частей и соединений. Бывало, что совершали по три боевых вылета в сутки...
Советских моряков, сражающихся на суше, гитлеровцы со страхом именовали «черной смертью».
Мы тоже летали в черном. «Крылатые линкоры» — так гордо именовали мы наши могучие воздушные корабли...
Героическими усилиями советских воинов планы врага были сорваны. Гитлеровцы так и не достигли ни одной из поставленных целей: прорваться на Приморское шоссе в районе Новороссийска, на Черноморское побережье через перевалы Санчаро и Клухорский...
После тяжелых осенних боев на туапсинском направлении обескровленный противник был вынужден перейти к обороне и на этом участке фронта.
