Голому рубашка. Истории о кино и для кино - Эйрамджан Анатолий

Чем больше я наполнялся впечатлениями в этой палате, тем тревожней мне становилось на душе: «А вдруг и мне вырежут полрта, и я буду орать во все горло, когда этот умелец будет усыплять меня с помощью своего изобретения?».

Как-то меня вызвали к Роберту. В кабинете у него сидели студенты.

— Вот, — пригласил он студентов, попросив меня открыть рот — обратите внимание: это то самое, о чем я вам говорил. Видите? — небольшой указкой он показывал им что-то на моем нёбе. — Типичный парный случай.

Студенты понимающе закивали и, как мне показалось, смотрели на меня как на обреченного.

В этот день я решился все же написать письмо родителям в Баку — до этого считал, что пока не стоит их напрягать. А теперь понял, что надо как-то подготовить. Очень осторожно и в мягких тонах сообщил им, что лег в больницу на обследование.

В палате был один парень из Еревана, Седрак. У него челюсти были в порядке, а что у него было на нёбе, я так и не узнал. Знаю только, что дня через два его увезли на операцию и привезли оттуда в жутком состоянии — он выл нечеловеческим голосом. Умелец тут же надел на него шлем, включил свои вольтметры, отрегулировал параметры, и в этот момент его срочно вызвали к телефону. Седрак стал орать так, как будто его уничтожают. Я подошел к нему, и он, увидев меня, попросил на армянском:

— Толик-джан, Богом молю, сними эту хуйню, током бьет!

Умельца не было и ждать его было бессмысленно; я видел мучения Седрака и решил действовать — выключил тут же прибор из сети, а потом, разгадав хитроумную комбинацию замков, раскрыл их и снял шлем с головы Седрака.

— О! Теперь уже лучше, — со стоном сообщил мне Седрак. — Дай Бог тебе здоровья. Думал, еще чуть-чуть, и умру!

Минут через пять возвратился Умелец и набросился на меня:

— Какое вы имели право самовольно прикасаться к сложному электронному прибору!

— Его било током, — стал я объяснять Умельцу. — Он говорил, что может умереть!

— Да что вы мне говорите! — возмутился Умелец. — У меня там великолепная изоляция. Вот, провожу эксперимент на себе.

Он надел шлем, попросил меня защелкнуть замки, подключил прибор в сеть и тут же запрыгал и завертелся на месте с невероятной прыгучестью и скоростью. Я, как инженер, сразу понял, что эксперимент идет нештатно, и потому тут же выключил прибор из сети. Умелец по инерции крутанулся еще пару раз и упал на пол.

— Ну, как? — нагнувшись, спросил я его.

— Шлем! — простонал Умелец. — Сними его к ебаной матери. Там остаточное электричество…

Я перевернул Умельца на живот, разомкнул запоры и снял с него шлем. Умелец сел, держась за голову.

— Конденсатор, видно, пробило, — сказал, наконец, он. — Спасибо, что выключил. И ему, и мне. Все правильно. Я — твой должник.

— На меня, если привезут после операции, пожалуйста, не надевай этот шлем. — попросил я. — Очень прошу. Можешь обещать?

— Обещаю, — протянул он мне руку для пожатия и одновременно чтобы я помог ему подняться с пола.

Седрак уже спал.

— Смотри, спит? — показал на него Умелец, и опять безумные искорки засветились в его глазах. — А может, надо чуть-чуть электрошокотерапию использовать?

— Ты обещал мне, — напомнил я ему на всякий случай. И без шоковой терапии…

Эту ночь я не мог уснуть, мне чудились кошмары: в операционной хирурги, как на шабаше, подпрыгивали вокруг меня и вертелись, как Умелец под электрическим током, Роберт бил в бубен и пел: «Парный случай? Парный случай!». В палате стоял дружный свист, напоминавший почему-то звуки настраиваемого симфонического оркестра.

Утром пришла сестра и сказала:

— Приехал завотделением. Он хочет вас осмотреть перед операцией.

С неприятным холодком на спине я вошел в кабинет завотделением. Тут же, рядом с профессором, стоял Роберт.

— Садитесь, — показал на специальное кресло профессор, рассматривая мою историю болезни и рентгеновский снимок. — Откройте рот.

Всего несколько секунд понадобилось умному профессору, чтобы поставить правильный диагноз.

— Все у вас нормально, — сказал он. — И снимок, и анализы, и проводимость. Не могу понять, как вы к нам попали?

Роберт сделал мне знак, чтобы я не выдавал его.

Я промолчал.

— Выписывайте его! — сказал профессор сестре, и я счастливый выскочил из кабинета.

Следом за мной выскочил Роберт.

— Не знаю почему он сделал такой вывод, — сказал он, держа меня за руку. — У тебя типичный парный случай. Ты позвони мне, подумаем, что делать.

— Обязательно! — сказал я, высвобождая свою руку, и чуть ли не на крыльях счастья понесся по коридору, собрал в палате свои вещи и покинул эту страшную больницу.

И дал себе слово больше никогда не напрашиваться самому ни на какие обследования. Только если уж совсем припрет.

УКРАШЕНИЕ СТУДИИ

Я вернулся из круиза вокруг Европы. После удачной продажи на кинорынке фильма «Моя морячка» продюсер Серж Аллахвердов решил, что я заслужил отдых, и отправил меня с Оксаной и моим сыном Сергеем в этот круиз. Историю этого круиза я описал в своей книге «С миру по нитке», а сейчас решил дописать кое-что, произошедшее за время моего отсутствия у нас на студии в Москве.

Славик Михайлов, мой друг с институтских времен и второй режиссер на многих моих картинах, встретил нас на вокзале и тут же сообщил мне:

— Ежов попал в больницу с очень странным диагнозом.

Ежов — директор нашей студии: когда мы снимали «Бабника», он был администратором в группе, показался мне очень деятельным и энергичным человеком, и я пригласил его на должность директора только что открытой мною студии «Новый Одеон», где мы под его экономическим руководством тут же сняли короткометражку «Настоящий мужчина».

Так что же с ним произошло?

Ежов жил один. Мужчина он был представительный, пользовался успехом у женщин, и после одной из встреч с возлюбленной, как рассказал Слава, у него член остался в эрегированном состоянии. Вначале он посчитал это подарком судьбы и продлил свои любовные игры с возлюбленной еще на какое-то время. Потом когда измученная им женщина ушла, а член оставался все в таком же, взведенном состоянии, Ежов забеспокоился. Решил все же лечь спать в надежде, что все само собой уляжется, успокоится. Но в таком состоянии уснуть Ежову не удалось, и он решил позвонить в скорую помощь.

— На что жалуетесь? — спросила его дежурная.

— У меня член стоит, — по-простецки сказал Ежов и тут же услышал в трубке отбойные гудки.

Он позвонил еще раз:

— Чего вы даете отбой?! — возмутился он. — Я же говорю вам, у меня член не опускается, стоит уже четыре часа!

И снова отбой.

После нескольких однообразных попыток Ежов наконец сообразил попросить к телефону старшего, начальника. Подошел мужчина, и Ежов, уже со стоном, объяснил ему, в чем дело. Тут же за Ежовым была выслана карета, его забрали и привезли в Первую Градскую больницу. Весть о том, с каким диагнозом доставлен больной, моментально облетела почти всю больницу, и на Ежова, по его словам, сбежался весь женский персонал. Все делали вид, что пришли по делу, но на самом деле следили за Ежовым, которого в это время осматривали доктора. В конце концов Ежову сделали какие-то успокаивающие и обезболивающие уколы в надежде, что они снимут эрекцию, но ничего больному не помогло — член стоял. Ежов уже не обращал внимание на толпы людей, которые собирались у его койки и думал только об одном — поскорее бы все закончилось.

Врачи тем временем приняли решение, что нужна операция, и Ежова перевезли в институт Склифосовского. Там опять сбежался весь женский персонал, слышны были Ежову женские прыски, охи и ахи, но он уже был в таком состоянии, что все ему было до лампочки.

Ему срочно сделали операцию. По словам Ежова, его член после этого стал похож на сардельку, рассеченную по краям четырьмя разрезами перед тем, как ее кладут в электронную печь. Но эрекция после операции исчезла, и через три дня Ежова выписали, предупредив, что в течение месяца нельзя заниматься никаким сексом.