Из зарубежной пушкинианы - Фридкин Владимир Михайлович
Наконец мы пересекли границу маленького провинциального городка. С запада Сульц окаймляют Вогезы, невысокие горы, в это время года слегка покрытые снегом. При самом въезде в город — кладбище. Мы долго бродили среди памятников, заглянули в капеллу, но могилы Екатерины Николаевны Дантес, урожденной Гончаровой, старшей сестры Натальи Николаевны Пушкиной, и могил Геккернов-Дантесов нигде не было видно. Мы познакомились с мадам Турк, женой сторожа. Оказалось, могилы семейства Дантесов всего в двадцати шагах от нас, у самой кладбищенской стены. Напротив входа с улицы есть огороженный дворик. В нем — простые надгробные плиты с каменными крестами, а в центре, у самой стены, на каменном постаменте — траурная урна и два герба — Геккерна и Дантеса. Плиты поросли мхом, и надписи совершенно стерлись. Как позже нам объяснили, семейство Дантесов протирало плиты кислотой, и от этого они испортились.
Вот наконец находим плиту и с трудом читаем: «Барон Жорж Шарль де Геккерн-Дантес, родился 5 февраля 1812 года, умер в Сульце 2 ноября 1895 года». Слева — плита, под которой похоронена дочь Екатерины Николаевны и Жоржа Дантеса. Читаем с трудом: «Леони-Шарлотта Геккерн-Дантес, родилась… (дата стерлась, но известно, что 4 апреля 1840 года), умерла в Париже в 1888 году». Да, да… Это их младшая, знаменитая Леони, владевшая (в отличие от других детей) в совершенстве русским языком и читавшая в подлиннике Пушкина. Та самая Леони, которая всю свою короткую жизнь обожала Пушкина и, по свидетельству пушкиниста А. Ф. Онегина, имела мужество обвинить отца в убийстве великого поэта. Правее — другая плита, на которой читаем ясно: «Жорж Дантес, родился 22 сентября 1843 года, умер 27 сентября 1902 года». Это единственный сын Екатерины Николаевны, которого она так страстно ждала и рождение которого стоило ей жизни. Но где ее могила? Может быть, она похоронена в другом месте? Ведь, по свидетельству Л. Метмана, его бабка до конца жизни оставалась православной. И где пресловутый отец, барон Луи Геккерн? Мадам Турк обещает, что скоро вернется ее муж, который все точно знает и даже интересуется судьбой Пушкина. В доказательство она выносит из своего дома книгу Анри Труайя о Пушкине, вышедшую в Париже в 1970 году.
Рудольф предлагает сначала пообедать, а потом вернуться и поразузнать у месье Турк о доме Дантесов. Так мы и делаем. Оставляем машину у ворот кладбища и идем пешком в город. А идти, собственно, никуда и не надо. Несколько кривых, старых улочек — и мы на площади Ратуши. Площадь кольцом окружают старые дома, кондитерские лавки, несколько бистро. Входим в небольшой ресторан. Самое время, 12 часов дня. Как известно, в это время вся Франция замирает на два часа, обедает, священнодействует. Сегодня воскресенье, свободных столов почти нет. Судя по всему, здесь все знают друг друга, обедают семьями, с детьми и собачками. Говорят по-французски и по-немецки с эльзасским акцентом. Рудольф неторопливо заказывает обед, выбирает эльзасское вино, а я сижу и нервничаю: теряем драгоценное время, и на что! Я смотрю в окно. Старая ратуша с трехцветным флагом. Перед ней небольшая площадь, забитая машинами. Ее огибают две узкие улочки, крытые камнем. Черепица старых, покосившихся крыш. Ветер разносит по площади обрывки газет и бумаг. Грязновато. Так вот где прогуливалась и проезжала в карете счастливая, как подозрительно часто любила она это повторять, бедная изгнанница! Да, променять блеск и суету северной русской столицы на эльзасское захолустье, потерять всякую надежду вернуться на родину и снова увидеть мать, сестер и братьев, родить здесь четверых детей и навсегда остаться лежать в чужой земле — вот какой оказалась ее судьба…
Наконец подают десерт. Слава Богу, скорее бы на волю! Рудольф расплачивается с хозяйкой и спрашивает, не знает ли она, где находится дом баронов Геккерн-Дантес. Оказывается, совсем рядом, почти за углом. (Впрочем, в этом городке все должно быть рядом.) Мы проходим шагов двести вдоль длинной, кривой и узкой улицы и оказываемся на углу… Rue D’Antes — улицы Дантеса. «Как можно, чтобы существовала такая улица? Переименовать ее!» — такова была моя первая мысль. Но я не мэр города, я здесь гость. Мы видим перед собой старый большой дом в три этажа с башней на самом углу. Обходим вокруг. С противоположной стороны дом окружен каменной стеной, за которой виден сильно запущенный парк или сад. Когда-то это была окраина города. Мы огибаем дом и возвращаемся на Rue D’Antes. Вот и дверь со звонком. Рудольф нажимает кнопку, но звонка не слышно, не слышно и шагов. Дом пуст, совершенно пуст. «Ну конечно, — думаю я, — чтобы так повезло — и могилы разыскать, и в дом попасть, так не бывает».
И вдруг… Да, да, именно вдруг… — и не потому, что так принято писать согласно законам жанра, — мы увидели в дверях некоего офиса по страхованию низенького толстого человека, с любопытством на нас смотревшего. Не знает ли он, живет ли сейчас кто-нибудь в доме Геккернов-Дантесов? «Нет, в доме сейчас никто не живет». Рудольф меня перебивает: «Разрешите представиться. Я — Рудольф Нитше, профессор Фрайбургского университета, это моя жена, а мой коллега приехал из далекой Москвы специально, чтобы увидеть дом, где жила свояченица великого русского поэта». Житель Сульца, к сожалению, его фамилию я не запомнил, широко отворив дверь в свой офис, жестом пригласил нас войти и рассадил в кресла. Да, он знает и про Kathrine de Gontcharoff, и про дуэль Дантеса с поэтом Пушкиным. Вот уже 140 лет, как это известно в городке. Что касается дома, то в нем сейчас никто не живет. Владелец, барон Марк де Геккерн-Дантес, правнук Дантеса, живет с семьей в Париже. Барону шестьдесят два года, он совершенный банкрот, и дом в Сульце сейчас продается. «А нет ли какой-нибудь возможности осмотреть его?» — «Видите ли, интересы семьи представляет месье Браун, у него ключи. Я сейчас попытаюсь его разыскать». Наш толстый добрый ангел заглядывает в телефонную книгу, набирает номер, долго ждет и… кладет трубку. «Его нет». Потом заглядывает в книгу еще раз, набирает еще один номер, и вдруг (да, да, опять «вдруг», все как полагается) ему отвечают: «Месье Браун приедет сюда через пятнадцать минут. Он будет рад встретиться с Вами». Итак, пятнадцать минут. Мне не терпится. «Может быть, Вам известно, что сохранилось в доме? В особенности связанное с Екатериной Гончаровой?» — «Насколько мне известно, — отвечает наш новый знакомый, — там остались один или два портрета мадам Гончаровой, ее мебель и, кажется, книги». Как пишут в романах, пятнадцать минут мне показались вечностью.
Мы слышим, как у подъезда останавливается машина. Из нее выходит небольшого роста человек лет пятидесяти, одетый в модно скроенный серый костюм. Знакомимся. Жан Пьер Браун, владелец небольшой фирмы по продаже станков. Его отец всю жизнь проработал садовником у барона Марка, а сам Жан Пьер родился в доме Геккернов-Дантесов и после того, как барон Марк окончательно разорился, купил его фирму по продаже станков и вот уже второй год пытается наладить дело. Пока дело продвигается туго, а у Жан Пьера четверо детей. Мы подходим к входу, и Жан Пьер рассказывает, что дом и все имущество описаны и продаются с молотка. Город хотел приобрести все это для организации музея, но у магистрата нет средств. У барона Марка пятеро детей, одни живут в Париже, другие — в провинции. Детям приходится работать. Один из сыновей занят разведением кроликов, другой работает в почтовой фирме. В Париже живет его младший брат барон Клод Дантес. У него двое детей. И у него средств, видимо, недостаточно.
Пока я размышлял про себя над превратностями судьбы и радовался, что музею Геккернов-Дантесов не бывать, Жан Пьер открыл калитку, и мы вошли в парк, в который уже заглядывали через стену с противоположной стороны. Старинный парк запущен. Между соснами, дубами и каштанами пророс кустарник. Неубранные прошлогодние листья в тенистых местах покрыты инеем. Со стороны парка большой дом выглядит настоящим замком. К его основной части, башней выходящей на угол улицы, примыкает двухэтажный флигель, построенный специально для Екатерины Николаевны и ее мужа. Мы входим в дом и поднимаемся на второй этаж. Холод и запустение. Проходим через несколько выстроившихся анфиладой комнат, темных, с закрытыми ставнями, и попадаем в залу или, возможно, бывшую гостиную. Жан Пьер открывает ставни, и мы видим большой портрет Екатерины Николаевны работы художника Бэльца, написанный в 1840 году. Екатерина Николаевна изображена в полный рост, в бальном платье, с лорнеткой в руке. Слегка надменное выражение лица, большие темные задумчивые и немного печальные глаза. Сперва я был почти уверен, что вижу перед собой неизвестный еще у нас портрет Е. Н. Гончаровой. Известен другой ее портрет, написанный Сабатье в 1838 году в Париже и недавно опубликованный в книге И. Ободовской и М. Дементьева. Но какое-то смутное чувство подсказывало мне, что где-то я уже видел и это изображение. Впоследствии мои сомнения рассеял Н. Я. Эйдельман, показавший мне черно-белую фотографию этого портрета в книге П. Е. Щеголева. Возможно, что наряду с другими материалами фотография портрета была подарена Щеголеву внуком Екатерины Николаевны, Луи Метманом. Насколько мне известно, ни сам Щеголев, ни другие наши пушкинисты в Сульце не бывали.
