Пол Стретерн - Шопенгауэр
Неожиданно все изменилось. Рано утром 20 апреля 1805 г. отец Артура взобрался на крышу склада позади их дома и бросился в канал. Причины, подтолкнувшие его к самоубийству, до сих пор остаются невыясненными. Его брак давно превратился в дурной фарс, ситуация в Европе не внушала оптимизма, перспективы семейного дела были далеко не радужными. Но решающую роль, по всей видимости, сыграла предрасположенность к меланхолии (которую унаследовал и его сын), а также наличие в роду Шопенгауэров случаев душевной неуравновешенности. (Известно, что бабка Артура по отцовской линии сошла с ума.) Однако самого Шопенгауэра никак нельзя было назвать склонным к безумию – напротив, мир еще не видел мыслителя, который бы рассуждал столь здраво.
Самоубийство, как это бывает в подобных экстраординарных случаях, замяли, чтобы не провоцировать желающих последовать дурному примеру. Семейное дело пришлось свернуть, тем более что проценты от него позволяли жить безбедно. Мать Артура, взяв с собой его младшую сестру, переехала в Веймар, известный своей бурной культурной жизнью. Восемнадцатилетний Шопенгауэр остался в Гамбурге, где продолжил работать в конторе. И хотя дело ему не нравилось, он все же чувствовал себя обязанным им заниматься. Незадолго до смерти отец познакомил Артура с эссе, написанным поэтом Маттиасом Клаудиусом и озаглавленным «Моему сыну». Стоическая отрешенность, которую проповедовал поэт, нашла отклик в душе Артура, ибо оказалась созвучной его собственным чувствам. Впрочем, это вовсе не означало, что он бесконечно предавался самонаблюдению. Как и в более поздние годы, реальная жизнь Шопенгауэра подчас шла вразрез с его сокровенными мыслями и чувствами. Именно в этот период для изучения основ коммерции в Гамбург приехал Антим, его друг из Гавра. У обоих водились деньги, и по выходным друзья посещали театры, заводя знакомства с актрисами и хористками. Если знакомства не получалось, приходилось довольствоваться «продажными объятиями шлюх».
В 1807 г. Шопенгауэр наконец нашел в себе мужество ослушаться наставлений отца и уехал из Гамбурга в Готу, где приступил к учебе в школе, надеясь получить необходимый для поступления в университет аттестат. Увы, он был слишком взрослым для школы и вскоре был исключен (за написание не слишком смешного и даже оскорбительного стишка о непросыхающем учителе). Потерпев фиаско в Готе, Шопенгауэр отправился к матери в Веймар.
За это время та успела превратиться в звезду литературных салонов. Она начала пописывать сама и даже завела дружбу с великим Гете, этим патриархом немецкой литературы, и с остроумным Кристофом Виландом, немецким Вольтером. Мадам Шопенгауэр пользовалась популярностью, однако имела дерзость отвергать все предложения руки и сердца, предпочитая замужеству независимость. Ее легкомыслие повергло сына в ужас. Впрочем, она сама также не горела желанием жить с Артуром под одной крышей, не имея намерения жертвовать новообретенным образом жизни в угоду его неудовольствию. Оба были упрямы и вспыльчивы. Время от времени происходили неприятные сцены, после которых кто-нибудь из них громко хлопал дверью. Неудивительно, что вскоре отношения между матерью и сыном испортились окончательно. Очевидно, Шопенгауэр был в ужасе от поведения матери. (Понятие шовинистического ханжества, так же как и Антарктику, еще только предстояло открыть, хотя некоторые смелые исследователи океанических глубин социальной жизни постепенно укреплялись во мнении, что таковое существует.) Вне всякого сомнения, Шопенгауэр завидовал успеху матери в столь возвышенном литературном окружении. Он презирал ее за стремление к «гениальности» (хотя лелеял в душе те же мечты). Преображение матери из супруги купца в звезду литературных салонов обострило прежде тщательно подавляемые взаимные претензии и обиды.
Все вздохнули с облегчением, когда в 1809 г. юный Артур уехал учиться в Геттингенский университет, где записался на медицинский факультет. Впрочем, вскоре он уже посещал лекции по философии. Именно здесь Шопенгауэр открыл для себя Платона и начал читать Канта, который впоследствии оказал огромное влияние на его собственную философию. Он признавал непревзойденный блеск кантианской системы и был глубоко разочарован, когда попытался изучать труды Гегеля. Вскоре Шопенгауэр уже и сам начал расправлять интеллектуальные крылья на страницах записных книжек, которые дают нам представление, с какой стремительностью он набирает силу как мыслитель и как одновременно и столь же быстро испаряется его скромность. Шопенгауэр утвердился во мнении, что на философской сцене Геттингена он – гигант среди карликов, и в 1811 г. перебрался в Берлин, чтобы учиться у Фихте, ведущего немецкого мыслителя того времени. (Четырьмя годами раньше Гегель опубликовал свою «Феноменологию разума», но на тот момент никто даже не пробовал притвориться, будто что-то в ней понял.) Увы, вскоре Шопенгауэр разочаровался и в Фихте, и в его обскурантизме. Ему нужно было нечто другое: такое же ясное, как наука, и столь же убедительное.
Тем не менее энтузиазм Фихте по поводу освободительной войны оказался заразительным для Шопенгауэра. Он даже решил вступить в армию, чтобы сражаться с Наполеоном, но в конце концов передумал и в 1812 г. занялся докторской диссертацией, озаглавленной «О четверояком корне закона достаточного основания». Работа столь же любопытна, как и ее название, и в целом представляет собой кантианское исследование четырех типов причины и следствия (логического, физического, математического и морального).
Артур вернулся в Веймар, где у Иоганны Шопенгауэр на тот момент был роман с придворным чиновником по фамилии Мюллер (который, правда, предпочитал, чтобы его на аристократический лад именовали фон Герстенбергк). Этот несчастный бергк был на двенадцать лет ее моложе и обожал писать стихи. Как и следовало ожидать, оскорбленный в лучших чувствах Артур Шопенгауэр не преминул разыграть из себя Гамлета. А вот бедняга Мюллер явно не был готов к роли Клавдия. Задетый за живое язвительными замечаниями Артура, он был вынужден вскакивать из-за обеденного стола и хлопать дверью, оставляя новоявленного Гамлета выяснять отношения с Гертрудой-Иоганной. Одно из писем матери к сыну дает представление об их разладе. «Не Мюллер, а ты сам оторвал себя от меня; твоя мнительность, твое неодобрение моей жизни, моих друзей, твое необязательное поведение по отношению ко мне, твое презрение к моему полу, твоя жадность, твои перепады настроения…» Иоганна уже начала приобретать известность как автор популярных сентиментальных романов, и это вызывало у сына лютую ненависть. Шопенгауэр знал, что в интеллектуальном плане он на голову выше матери (впрочем, она была далеко не глупая и отнюдь не ограниченная особа, как некоторые склонны думать), и вместе с тем был не в состоянии закрыть глаза на ее литературное творчество даже под тем предлогом, что оно не стоит его внимания. Судя по всему, их конфликт должен был пройти все стадии, чтобы наконец достичь финала.
Но Веймар был не только сценой для семейной мыльной оперы с бесконечным раздражением и громкими скандалами. Здесь Шопенгауэр также познакомился с Гете. Начинающий философ и зрелый гений могли разговаривать часами. Впоследствии Шопенгауэр утверждал, будто эти беседы не только пошли на пользу ему самому, но и помогли Гете в его «Теории цвета». Что довольно странно, ибо сам Шопенгауэр изучал медицину и питал склонность к научным исследованиям, а для Гете «Теория цвета» была не более чем хобби – этакая игрушка гениального естествоиспытателя-любителя, которой он донимал своих поклонников. За столетие до него Ньютон уже объяснил, что белый цвет включает в себя полный спектр цветов. Гете же упрямо отказывался поверить тому, что было очевидно для всех, кто наблюдал, как луч света, проходя сквозь призму, преломляется на цвета радуги. По мнению Гете, белый цвет был таким же цветом, как и все остальные. Согласно его теории, все цвета представляют собой сочетание света и тьмы и пронизаны некой туманной субстанцией, которая и придает серым сумеркам яркость красок.
Эту чушь воспринимали всерьез лишь потому, что Гете был гением в других областях, и то скорее в литературных кругах, нежели в среде ученых. Шопенгауэр, хотя и обладал литературным талантом, явно не подпадал под определение неуча. Невозможно сказать, что заставило его принять теорию Гете. Это тот случай, когда собственная гордыня сыграла с философом злую шутку. По всей видимости, то был последний раз, когда Шопенгауэр позволил себе подпасть под влияние живого гения, чьи идеи он был готов разделить. Потому что позднее он с редким упорством следовал лишь собственной интуиции, даже если его взгляды шли вразрез с общепринятым мнением. На свое счастье, Шопенгауэр был наделен исключительным интеллектуальным чутьем, которое позволило ему произвести на свет философское учение не только оригинальное, но и во многом предвосхитившее грядущие изменения в интеллектуальной сфере. Учение Шопенгауэра избежало участи стать этаким философским эквивалентом гетевской теории цвета, которая по своей сути была побочным продуктом мыслительной деятельности гения, привыкшего презрительно отметать идеи своих современников.
