Сергей Мокрицкий - Путь христианина
Разочаровываюсь в религии
С самого детства религия имело место в моей жизни. Как и у многих, у меня она отождествлялась с православием. Я уже упоминал, что в школе преподавались две религии: православная и католическая. Но родители были православными, и священник пригласил меня помогать при алтаре. Мне пришлось участвовать во многих церемониях. Например, в православии есть такой праздник, как родительский день. У нас, в Западной Украине, происходило это так: люди готовили сдобное печенье, колбасу, жареное мясо, расписанные яйца, творог и разную сдобу. Несли все это на кладбище, на могилы своих родственников, там расстилали ковер – обеденное самотканное рядно – и на него выкладывали все, что было приготовлено. Для умерших. По кладбищу проходила процессия со священником во главе, дьякон и певчие. С ними ходил и я. Мое участие заключалось в том, чтобы в кадильнице был ладан и чтобы он постоянно горел, издавая приятный запах. И когда священнику была нужна вторая рука, он отдавал кадильницу мне. Я проверял ее и в нужное время подавал ему. Подавая кадильницу, каждый раз целовал его руку. Когда эта процессия подходила к могиле, священник спрашивал у родственников, кто похоронен. Они отвечали, мужчина это или женщина, и называли имя умершего. После того как священник нараспев произносил «Упокой душу усопшего раба Божьего (усопшей рабы) Ивана (или Степана, Евдокии или Марии)», хор затягивал «Господи помилуй!» трижды. Я обратил внимание, что, если родня была небогатой (эти люди сами годами не ели того, что приготовили для праздничного случая), процессия быстро переходила к другой могиле. Если на другой могиле лежал богатый ковер и на нем богатые яства, первый вопрос священника был прежним, но были и дополнительные вопросы: был ли покойный глубоко верующим, был ли он благодетелем, как часто ходил в церковь. В итоге над такой могилой причитания длились не меньше двадцати минут. Таким образом проходило посещение умерших родителей. Куда же девалось все с ряден и ковров? Под руководством церковного старосты и братчиков (так называли верных православных, которые имели обязанности заботиться о церкви) их помощники складывали угощения на повозку и отвозили в помещение, которое называлось дежуркой. Там все это сортировали и затем делили между собой. Конечно, львиная доля доставалась священнику, затем старосте и так далее по старшинству. Во время этого праздника вокруг церкви сидели бедные и голодные, которые не имели никаких средств к существованию. Ничего из того, что находилось в дежурке, им не перепадало. Жители села знали это, поэтому приносили им отдельно, кто что мог. Об этом жители втайне вели разговоры. Они боялись обсуждать церковь и церковных служителей во всеуслышание. Они искренне боялись Бога и говорили: «Не наше это дело».
У нашего молодого священника была дочь, моя одноклассница. Она училась плохо. Священник просил меня помогать ей в учебе. Я старался ей помочь, даже ходил к ним на дом. Она была очень разбалована и ленива. Порой она просто списывала у меня готовые школьные задания. У этого священника было и свое хозяйство – корова и свиньи. И если после вышеупомянутой дележки продукты долго залеживались и червивели, он скармливал их свиньям. Я это видел своими глазами. Ясно, какое мнение могло сложиться у меня в юношеские годы в отношении православия и религии вообще.
Антихрист
Когда из нашего села Лобачевка отступили фашисты, вернулась советская власть. Недалеко от нашего села линия фронта остановилась, на месяц или два, точно не помню. Нас эвакуировали подальше от линии фронта. Отца за отказ служить в армии уже осудили на десять лет. Он прислал первое или второе письмо, уже из лагеря. Конвертов тогда не было, письма складывали треугольничками. Ответ отцу я написал простым карандашом. Но нечем было написать адрес на письме: у нас не было ни чернил, ни химического карандаша. Недалеко жил старик-священник из нашего села. Я подумал, что у него должен быть хотя бы химический карандаш. Зашел к нему в комнату, он читает Евангелие большого формата. Я поздоровался, он не ответил мне раньше, чем закончил читать главу. Затем сложил книгу и только тогда поздоровался со мной, спросил, зачем я пожаловал. Я рассказал зачем. Он сказал, что у него есть чернила и ручка. Я написал на письме адрес и поблагодарил. Он спросил, где мой отец. Отвечаю, что он в Горьковской области, в лагере, что его судили за отказ служить в армии и воевать и осудили на десять лет исправительных лагерей. По этому поводу священник не стал ничего говорить. Но задал мне один вопрос: как я думаю, почему большевики прогнали немцев? Я предположил: наверное, у них оружие лучше? «Нет, большевики признали духовенство, и наши священники под Москвой и Сталинградом вышли на поле боя и благословили крестом победоносным. Вот потому их и погнали». Я ему на это ничего не ответил, хотя в то время уже мог. Еще раз поблагодарил за ручку и чернила и ушел. С этим священником у меня была еще одна встреча, года через два. Пришло время получать паспорт, была необходима справка о моем рождении. В то время так называемые метрические свидетельства находились в церквях. Некуда деваться. Нужно идти к священнику просить метрику, чтобы засвидетельствовать свое рождение. Я пришел снова к нему на квартиру, так как церковь была разбита немцами, он настороженно меня принял, и снова последовал вопрос, зачем я пожаловал.
– Мне необходимо получить паспорт, и нужна метрика о моем рождении. Мне сказали, что метрики пока у вас.
– Да, метрики у меня, но я тебе ее не дам. Почему? Ты отказался от Христа, и поэтому ты антихрист.
Я понял. Он уже знает, что я Свидетель Иеговы. Тогда я спросил:
– У вас Библия есть?
– Есть, – ответил он.
– На основании Библии нужно разобраться, кто из нас антихрист: вы или я.
– Матушка, не давай ему Библии, – ибо матушка уже собиралась дать мне ее. – Что ты хочешь про меня сказать?
– А то, что при Польше вы пели «Боже, благослови Польшу». Когда пришли немцы, в церкви пели «Христос воскресе». А большевики, по-вашему, погнали немцев, ибо признали духовенство, и оно благословило их крестом победоносным. Значит, какая власть – такая и масть?
Священник не нашелся, что ответить.
Новая власть
В 1939 году произошли большие перемены. С запада границу Польши перешли немцы, а с востока – русские. И разделили ее между собой. Мы оказались на территории Советского Союза (см. Приложения 3, 4).
При Польше очень мало проводилась агитационная работа, особенно на селе. Газеты и журналы практически не доходили до обычных украинских сел. Желая как-то участвовать в общественной жизни, люди образовывали кружки. Я припоминаю такой молодежный кружок, в котором состоял отец, назывался он по-польски «Kolo Mlodiezy» («Молодежный кружок»). Был и другой кружок – «Spolem» («Вместе»). С приходом советской власти жизнь на селе начала бурно меняться. Началось с того, что Советскую Армию встречали как освободительницу от панской Польши – с хлебом и солью. Молодежь выходила на улицы в национальных одеждах, с цветами. Ведь пришли свои по крови и по вере. В школах в старших классах появился комсомол, в младших – пионеры. Моих родителей и меня привлекала советская идеология: всеобщее равенство, человек человеку друг, товарищ и брат. Не пан, а товарищ, защитник ближних. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Наша семья приняла эти идеи очень быстро. Я вступил в ряды пионеров, чтобы бороться за дело Ленина, Сталина, за комсомол и обеспеченное коммунистическое будущее. Отец стал агитатором. Образовались так называемые десятихатки: назначили по одному агитатору на десять дворов. Провозглашенный принцип о том, что человек человеку друг, товарищ и брат, действовал недолго. Постепенно стали происходить и другие изменения. Закрыли церковь. Священники разошлись по домам. Стали увеличиваться налоги, что делало еще тяжелее нашу и так не сладкую жизнь. Все это стало подготовкой к колхозу: отдай свою землю, отдай в колхоз лошадей, повозку, сани для зимы и другую хозяйственную утварь. Иди работать в колхоз, будешь зарабатывать трудодни и получать зарплату. А может, и не получишь, если, скажем, брал у колхоза лошадь для вспашки огорода или для поездки на рынок. Если что-то посеяли в колхозе, то на трудодень будешь получать то, что собрали, в зависимости от того, сколько собрали (в граммах на день). Однако люди привыкли иметь свое, пусть и немногое, а тут перемена: добровольно пиши заявление, вступай в колхоз и тебе укажут, что ты, из того, что имеешь, должен сдать в колхоз. А потом уже получишь то, что тебе выделят из колхоза. То, что человек должен добровольно написать заявление, будто желает вступить в колхоз, стало относительным понятием. Чаще добровольное превращалось в принудительное.
Порой это доходило до абсурда. Местные власти, чтобы выслужиться перед районными и областными властями, уверяя их в активном распространении колхозов, объявляли, что вечером в клубе будет бесплатное кино. Так как во время Польши в селах и понятия не имели о фильмах, а тем более бесплатных, зал набивался битком. После фильма двери закрывались, на сцену выносили столы и сажали секретарей, у которых были подготовленные заявления на вступление в колхоз. Нужно только поставить свою подпись. Делалось объявление: «Теперь, товарищи, будет проходить вступление в «колгосп» (по-русски «колхоз»). Подходите и расписывайтесь». Некоторые, поняв, в чем дело, стали пятиться к дверям. Но там уже стояли молодчики, с засученными рукавами. Спрашивали: «Ты куда? Иди. Распишись!» И били в такое место, где не видно синяков. Тогда люди хлынули обратно, к столам. Оттуда было слышно: «Товарищи, не теснитесь, так работать невозможно. Все запишетесь». Когда об этом «передовом методе» стало известно в районах и области, подписанные заявления аннулировали.
