Евгений Бузев - Она развалилась. Повседневная история СССР и России в 1985—1999 гг.
Я так уверенно рассуждаю об этом, потому что есть исторический факт – на самостоятельный отказ от Ленина советская интеллигенция не решилась. У кого-то папа был старым большевиком, кто-то сам в молодости «Ленина видел» и пронес свой восторг через всю жизнь. Фактор «старых большевиков» нельзя сбрасывать со счетов – к началу шестидесятых эти люди еще были вполне влиятельной группой. Тот же Эренбург, изобретатель слова «оттепель» в известном значении, знал Ленина еще по дореволюционной эмиграции и гордился данным ему Лениным прозвищем «Илья Лохматый» – что, он стал бы ниспровергать Ленина в шестидесятые? Об этом не принято говорить и думать, но советское шестидесятничество, несмотря на всю фронду, было принципиально лоялистским, и даже его антисталинизм – что это, как не следование решениям партийного съезда в духе демократического централизма?
У Солженицына, безусловно, была возможность стать настоящим шестидесятником и, когда с приходом Брежнева борьба с культом личности была сведена на нет, уйти за «Захаром-Калитой», который давал именно такую возможность, в солоухинский мир разрешенного консерватизма. Советские писатели Абрамов, Солженицын и Можаев приняли участие в конференции ВООПиК – да легко. По большому счету, это и было подвигом Солженицына – не санкционированный на высшем уровне «Иван Денисович», а личная война с Лениным, материальным свидетельством которой (не только ее, конечно) и стало «Красное колесо». Война, в которой на стороне Ленина были и власть, и интеллигенция, а против – да только один Солженицын и был, по крайней мере, тогда.
* * *В 2013 году исполнилось двадцать лет ельцинскому указу № 1400 и расстрелу Белого дома. В студии телеканала «Дождь» снимали юбилейное ток-шоу. Я сидел на студийной лавочке и слушал, как мои добрые знакомые, товарищи по Болотной и по неприятию Путина вообще, – те, которые старше меня на двадцать и более лет, – начиная говорить, вдруг превращались в трансляторов самой циничной пропаганды из девяносто третьего года. Паттерн «Макашов-Баркашов» окажется настолько живучим, что во время украинских событий его возродят в неизменном виде применительно к «Правому сектору»: пропаганде удобно ставить знак равенства между всем протестным движением и фашистами на вторых или третьих ролях. Я сидел и слушал программу «Время» двадцатилетней давности, а потом понял, в чем дело. Это телеканал «Дождь», и на нем вообще-то так можно. Когда его инвестор Александр Винокуров куда-то выдвигался и участвовал в теледебатах, на экране «Дождя» был титр – «Конфликт интересов»: то есть имейте в виду, уважаемые зрители, перед вами не просто кандидат, но и человек, от которого зависит канал, и к его словам надо относиться особенно осторожно, потому что может так случиться, что зависящие от инвестора ведущие и журналисты не решатся его перебить или возразить ему.
Это очень правильный титр, и в ток-шоу о девяносто третьем годе я бы его давал ко всем формально беспристрастным комментаторам – историкам, политологам, деятелям искусства. Конфликт интересов – этот человек в девяносто третьем году работал на государственном телевидении. Конфликт интересов – этот милый профессор в девяносто третьем году был сотрудником Администрации Президента. Конфликт интересов – эта актриса в октябрьскую ночь девяносто третьего года, выступая по телевизору, звала в город танки.
Важно, очень важно ни на секунду не забывать, что наше представление о девяностых – не только о том октябре, но вообще обо всем, что происходило в промежутке между Горбачевым и Путиным, – сейчас во многом формируют буквально те же люди, которые двадцать лет назад были важными действующими лицами, принимали решения или уговаривали нас сделать выбор. У этих людей конфликт интересов, и им всегда будет важно оставаться уверенными в своей тогдашней правоте и заражать нас этой уверенностью. «Повтори, малыш: Макашов-Баркашов», – как бы просит меня седой политолог из того времени, точно так же, как старый большевик в шестьдесят каком-нибудь году говорил юному современнику о плохом Сталине и хорошем Ленине.
Девяностым нужен свой Солженицын, свое «Красное (красно-коричневое? – О.К.) колесо», чтобы старый большевик утерся и не смел больше тиражировать старую ложь. Монополия коллективного «Ельцин-центра» на то, чтобы рассказывать нам о девяностых, должна быть разрушена – без этого нам так и придется до скончания века играть в плохого Путина и хорошего Ельцина, путешествуя по кругу, чередуя оттепели и закручивания гаек. В наших условиях появление постшестидесятнического взгляда на ельцинское десятилетие было вопросом не героизма, как во времена «Августа четырнадцатого», а просто времени – надо было дождаться, когда вырастут подростки девяностых, у которых нет конфликта интересов.
Олег Кашин#USSRCHAOSSS_economics
Привет, капитализм!
Финансовый аналитик Владимир Рожанковский об эре кооператоров
19 ноября 1986 года в рамках перестройки советское правительство приняло закон «Об индивидуальной трудовой деятельности» – частный извоз и репетиторство в свободное от основной работы время стали легальны. В феврале 1987-го принято постановление «О создании кооперативов по производству товаров народного потребления» – советскому человеку впервые со времен НЭПа разрешили заниматься предпринимательством. В марте 1988-го правительство решает, что пора стричь купоны: министр финансов СССР Борис Гостев потребовал «изъятия сверхдоходов». Вскоре выяснилось, что руководитель кооператива «Техника» Артем Тарасов уплатил 180000 рублей, став таким образом первым легальным советским миллионером.
В мае того же года принят закон «О кооперации», позволявший кооперативам заниматься любыми разрешенными видами деятельности и использовать наемный труд. Экономист Владимир Рожанковский рассказывает о первых шагах новых предпринимателей и проблемах, с которыми столкнулись строители капитализма. С 1996-го он работал в крупнейшем инвестиционном банке HSBC James Capel в Лондоне, затем брокером в США. После возвращения в Москву возглавлял аналитические департаменты ведущих инвестиционных компаний.
Я поступил в Московский энергетический институт в восемьдесят четвертом году. Здесь училось много иностранцев из капстран: Египта, Перу, Боливии, Индии. Мы им заказывали винилы, которые затем на Горбушке расходились на ура. Еще был Комок напротив планетария – это была тусовка меломанов, но с элементами частного предпринимательства. Люди рассчитывали на Комке приобрести пластинку за 10 рублей и затем перезаписать ее на бобины. Хорошим людям, энтузиастам, мы бобины продавали по 5, а плохим – по 10 рублей. Таким образом получали хороший приработок к стипендии, которая не превышала 35–40 рублей в месяц. Для ценителей стали делать красивые коробки для бобин с обложками: фотографировали «Зенитом» оригинальное оформление и распечатывали на цветной бумаге.
Когда в восемьдесят седьмом вернулся из армии, то все уже фарцевали – перед любым университетом располагались так называемые сачки, они же толчки. Рок-музыку уже выпускали на Апрелевском заводе пластинок, но там еще работал худсовет – Motorhead, AC/DC или Pink Floyd найти было трудно. На разрешенный же Beatles был такой спрос, что винилы распределяли между своими, и они не доходили до широкого рынка. Толчки не поощрялись, но профессора и не препятствовали. Оборот был небольшой – бандитов такие мелкие деньги не интересовали. Здесь появились предвестники челночных рейдов: шмоточники приходили со спортивными сумками, откуда доставали вареные джинсы, майки с оригинальными слоганами и дутики (модные тогда дутые куртки). Затем все побежали регистрироваться кооператорами, стали делать пристройки к ларькам мороженого, раскладывали товар перед метро.
Вторым серьезным направлением кооперативной волны стали мастерские, где паяли ушедшие с электронных заводов. Они спаивали светомузыку, собирали из обломков аудиосистемы, восстанавливали сломанную радиотехнику. К девяностому году рубль сильно упал, и знаменитая магнитола SHARP 777 стала стоить 800 рублей – ну совсем недоступно. Тогда же стоматологи массово бежали из поликлиник, где платили совсем копейки. На старом месте работы они арендовали кабинет и ставили людям пломбы. Вся техника была советская, а материалы для пломб – из Германии. Все окупались буквально за два месяца. Доступ к прочим инициативам простым людям был ограничен: например, поиск работы за рубежом курировался работниками МИД.
Сахар-песок и сухое молоко
До и послеучеловека, окончившего институт, был ограниченный список перспектив. В Союзе ты банально устраивался на завод и пахал там до смерти, ведь в обмен на лояльность предприятие давало жилплощадь. В перестройку у людей сильно разошлись пути – та эпоха позволяла выбрать свой коридор возможностей. ГКЧП я увидел, когда был в США. Расстрел Верховного Совета телевизор показал мне в Сингапуре.
