Мария Ялович-Симон - Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг.
Думаю, он был вполне разумен и понятлив. Моя импровизированная браха гласила: “Хвала тебе, Царь мира, боре ха-дагим, создатель рыб”. Мысленно я обратилась и непосредственно к рыбкам: “Моя жизнь в опасности, я совсем одна, всеми покинута. Вы невинные создания, как и я. Пожалуйста, немые рыбки, хоть вы замолвите за меня словечко, раз люди бросают меня в беде”.
Немного погодя Резиновый Директор произнес:
– Я должен сказать тебе кое-что, что мне говорить очень трудно, и буду краток.
Опустив голову, он со слезами на глазах объяснил, что вынужден меня разочаровать: он уже не способен ни на какое сексуальное общение. Я постаралась принять это нейтрально и дружелюбно. Но меня обуяло такое ликование и такое облегчение, что я не смогла усидеть на месте. Сбежала в туалет.
Это был самый возвышенный и самый возвышающий визит в туалет за всю мою жизнь. Я представила себе, разумеется в сокращенном виде, вечернее пятничное богослужение, на каких часто присутствовала в Старой синагоге. “Прошу вас, милые мальчики-хористы, пойте!” – думала я, вызывая в памяти их пение. Для того чтобы поблагодарить за спасение от смертельной опасности.
Не знаю, чем уж Галецки тогда болел на самом деле, но я считала его сифилитиком. Если бы мне пришлось делить с ним постель, моя жизнь оказалась бы под угрозой. Узнав, что до этого не дойдет, я испытала глубочайшее облегчение и чувствовала себя словно освобожденной. “Ха-Шем ли ве-ло ира – Господь со мной, и я не устрашусь”, – мысленно произнесла я, прежде чем вернуться к Галецкому.
Барак Резинового Директора стал бы для меня действительно идеальным укрытием, не будь этот человек таким жутким нацистом.
Часть первая
“Найти свое место”
Детство и юность в Берлине
Родители были женаты уже одиннадцать лет, когда 4 апреля 1922 года родилась я, их первый и единственный ребенок. Поздняя беременность стала для обоих большим сюрпризом.
Херман и Бетти Ялович выросли в районе Берлин-Митте, но в совершенно разных условиях. Мой дед Бернхард Ялович торговал уцененными товарами на Альте-Шёнхаузерштрассе, был пьяницей, колотил жену. Когда он родился, его звали Элияху Меир Сакс. Но, бежав из России, он в 1870 году купил у некой вдовы из Кальбе документы на имя Яловича.
Его сыновьям удалось окончить школу, получить аттестат и поступить в университет. Наряду с изучением юриспруденции мой отец участвовал в сионистском спортивном движении. Считалось, что восточные евреи-переселенцы деградировали по причине скученности в гетто и однообразных занятий вроде торговли вразнос. Этот изъян искореняли в новом еврейско-национальном духе – обилием движения на свежем воздухе. И мой отец одно время работал ответственным редактором межрегиональной газеты “Юдише турнцайтунг”.
В спортивном обществе “Бар-Кохба” участвовала и моя мама Бетти. Ее отец был внуком знаменитого раввина Акивы Эгера и, стало быть, принадлежал к еврейской ученой знати. Такое происхождение позволило ему породниться с очень богатой русско-еврейской семьей Волковыских и вложить огромное приданое жены в создание крупной транспортно-экспедиционной фирмы на Александерплац.
Херман и Бетти Ялович, родители Марии. Ок. 1932 г.
Моя мама, младшая из шестерых детей, родилась в 1885 году. Невысокая, пухленькая, она сразу, как только открывала рот, располагала к себе умом, острословием и неуемным темпераментом. Красивым в ней было необычное сочетание черных волос и голубых глаз, а вот короткие толстые ноги красоты ей, понятно, не прибавляли.
Отец, в ту пору привлекательный молодой человек, который нравился многим женщинам, познакомился с Бетти Эгер по телефону. “Я слышал о вас очень много хорошего, – якобы сказал он ей. – И, наверно, при встрече буду только разочарован”. Мама немедля подхватила иронический тон. Они встретились и полюбили друг друга. Бракосочетание состоялось в 1911 году в доме 44 по Розенталер-штрассе. Огромная квартира Эгеров, моих деда и бабушки, располагалась прямо напротив только что выстроенных “Хакеше хёфе”[3].
В первые годы своей адвокатской деятельности мой отец вместе с коллегами – Максом Циркером и Юлиусом Хайльбрунном – держал товарищескую контору на Александерштрассе. С Циркером он учился еще в школе. После университета тот стал осанистым мужчиной, который, как и второй компаньон, любил бывать в обществе. Отец же тем временем сидел в конторе за письменным столом, выполняя кропотливую юридическую работу.
Мало-помалу Бетти Ялович здорово разозлилась: ее не оставляло ощущение, что Циркер и Хайльбрунн беспардонно используют ее мужа. “У нас будет собственная практика. Вот увидишь, все получится”, – снова и снова ободряла она моего отца. Незадолго до начала Первой мировой войны они открыли собственную контору на Пренцлауэр-штрассе, 19а и поселились в том же доме, в нескольких сотнях метров от Александерплац.
Мама с большим увлечением занялась этой практикой. Она всегда сетовала, что ей самой нельзя было получить аттестат и учиться дальше. Когда старшие братья изучали юриспруденцию, она тайком училась вместе с ними. А позднее стала начальницей канцелярии в крупной адвокатской конторе своего брата Лео и не только руководила всем персоналом, но и готовила проекты документов. Нередко они были юридически сформулированы настолько блестяще, что не требовалось менять ни одной буквы, ни одной запятой.
Проявляя огромный интерес к правоведению и философии права, мой отец терпеть не мог будничную адвокатскую рутину, а уж к коммерции был вообще совершенно неспособен. Поэтому иной раз, когда клиент действовал ему на нервы, он уходил, хлопнув дверью. “Пойди ты к нему, это же твоя практика”, – говорил он в таких случаях моей маме.
С другой стороны, в компании он любил смешить всех курьезными происшествиями из своих профессиональных будней. Например, историей про клиента, который в растрепанных чувствах предъявил ему судебную повестку. “Ох, господин доктор, вы гляньте, гляньте!” – воскликнул он, указывая на дату. Отец понял, в чем дело, только когда клиент пояснил: судебное заседание назначили на Иом-кипур[4]. “Господин доктор, это все Пудербойтель!” – причитал клиент. Пудербойтелем звали его противника, и он не сомневался, что этот прохвост решил хорошенько ему насолить и позаботился, чтобы он, осквернив Иом-кипур, явился в суд.
С удовольствием рассказывал отец и о старой еврейке, которая как-то пришла к нему и спросила: “Мужу дозволено бить жену?” Еще не договорив, она уже принялась срывать с себя одежду, чтобы продемонстрировать побои. “Не надо, не надо!” – в ужасе запротестовал он.
Среди его клиентуры был и нееврейский пролетариат, вроде того человека, который, излагая свое дело, все время запинался. Отец с трудом понял, что кто-то умер в больнице и ему вырвали там золотые зубы. Очень осторожно и тактично он поинтересовался, над кем же из любимых родичей клиента так надругались. “Почему над любимым родичем?” – с досадой спросил клиент. Он служил носильщиком покойников и хотел подать в суд на больницу имени Вирхова за то, что она доставляет на кладбища ограбленные трупы. Ведь, по его мнению, именно носильщики покойников имели полное право грабить трупы, тем самым повышая свой маленький доход.
Мамины родители умерли еще до моего рождения. Их квартира на Розенталер-штрассе, 44 отошла тетушке Грете. По всем более-менее важным праздникам она устраивала званый ужин для всей родни. Каждый год в огромной столовой происходили и наши незабвенные седеры[5].
На моей памяти главное место за столом занимала старейшина – моя двоюродная бабка Дорис. Неизменно облаченная в серый шелк, она носила на шее бархатку, а выражением лица напоминала мне бульдога. Некогда Дорис Шапиро была очень богата и от революции бежала из России в Берлин. Ее дочь Сильвия Азарх, которую постигла сходная судьба, тоже всегда присутствовала на таких семейных праздниках.
Семейная встреча в летнем доме. Март 1932 г., Каульсдорф. В верхнем ряду слева направо: Херберт Эгер, Сильвия Азарх, Миа Эгер, Эдит Левин (рижская племянница), Бетти Ялович, Юлиус Левин; в нижнем ряду: Курт-Лео Эгер, Маргарета (Грета) Эгер, Мария Ялович; на переднем плане: Ханна-Рут Эгер, Херман Ялович.
Детей в семействе было немного – кроме меня, только кузен Курт-Лео и кузина Ханна-Рут. Тем больше мы дорожили дядюшкой Артуром, человеком веселым, любящим детей. Артур состоял из невероятнейших противоречий. Уже чисто внешне он резко выделялся на общем фоне. Эгеры обыкновенно невысокого роста и либо толстяки, либо худые. Артур же был по меньшей мере на голову выше их всех. Волосы у всех неприметные, темные, а у него – огненно-рыжие. И по взглядам он тоже не вписывался ни в какие рамки: коммунист, а в то же время фанатично консервативный иудей. Своими религиозными представлениями и предписаниями он изрядно бесил свою сестру Грету, с которой порой жил под одной крышей.
