Григорий Грум-Гржимайло - По ступеням «Божьего трона»
Из расспросов я убедился, что приемы коневодства в Хами те же, что и в наших степных хозяйствах: матки разбиваются на косяки, к которым подпускается по одному жеребцу, причем никакого сознательного подбора не производится. Лошади круглый год находятся на подножном корму и подкармливаются заготовленным сеном лишь в самых исключительных случаях. Молодые, плохо развитые жеребцы холостятся и выводятся из табуна, кобылы же вовсе не сортируются.
В Багдаше мы пробыли не более получаса. Убедившись, что мы не останемся у него ночевать, Садык-бек дал понять, что в таком случае нам следует торопиться, дабы успеть еще засветло перевалить через Ортамский отрог, крутой и каменистый. Под впечатлением этих слов мы даже отказались от чая и, наскоро покончив с дыней и сухими закусками, рысью выехали из усадьбы по направлению к видневшемуся на юге ущелью Гаиб.
Речка Гаиб выбегает в Багдашскую котловину с запада и, соединившись здесь с Багдашским ручьем и приняв его направление, устремляется шумным потоком на юг, в глубокую щель между крутыми сиенитовыми утесами.
В этом ущелье царил уже полусумрак. Солнце успело закатиться за высокий гребень правобережных скал и бросало из-за них прощальные лучи на вершины противоположных гор. Мы жадно следили за тем, как одна за одной потухали эти вершины, и все шибче и шибче погоняли вперед лошадей. Но, увы, у меня на руках была съемка пути, связанная с остановками, которые приходилось делать чуть не на каждом километре. Они нас задержали настолько, что к перевалу мы подъехали уже в глубокие сумерки.
– Ну что ж! Выберемся на гребень, так опять будет светло!
И с этой мыслью я стал взбираться на гребень отрога. Но дорога, до этого места хорошо наезженная, с прочными новыми мостами, вдруг превратилась в узкую тропу и, вильнув в сторону, пошла под гору.
– Глаголев, а ведь, пожалуй, мы не туда едем…
– Должно быть, что так…
И, точно по уговору, мы повернули обратно; но и выбравшись на торный путь, мы тщетно искали сворота к горам: его нигде не было. Так доехали мы снова до спуска.
– Стало быть, верно ехали!
Но нет, тропинка привела нас к реке и уткнулась в нее в том месте, где воды ее с пеной перебрасывались через огромные валуны. Осмотрелись: вдоль реки ни справа, ни слева дороги не было видно.
– Что же теперь?
Решили еще раз попытать счастье и снова вернулись обратно. Обшарили гранитные осыпи в предположении, что, может быть, ими пошла дорога на перевал, но… безуспешно. Между тем совершенно стемнело, и так как у нас не было иного выбора, как идти вдоль Гаиба, то я и спустился к реке. Не возвращаться же в самом деле обратно в Багдаш!
И вот начались наши мытарства!
Описывать их я не буду, но они станут ясны, если мы представим себе те условия, в каких мы шли последние 5–6 км по ущелью.
Ночь. Небо вызвездилось, но его слабое мерцание не достигает дна ущелья, где все черно: и с шумом несущаяся вода, и стеснившие реку скалы, и разросшийся вдоль нее лес и кустарник, и, наконец, бурелом и камни, торчащие отовсюду. Все это сплелось и перемешалось в дикий черный хаос, из которого, казалось, не было выхода: отведешь рукой лезущие в лицо ветви – наткнешься на камень, станешь его обходить – сорвешься в воду потока…
У Глаголева нашлось штук двадцать серничек [спичек]. В критические моменты мы ими пользовались; но этих моментов оказалось так много, что запас их был на первых же порах израсходован, и дальше мы уже двигались совсем вслепую.
В Ортамский сад мы прибыли как раз в полночь, когда нас перестали уже ждать, порешив, что непредвиденная случайность заставила нас задержаться в Багдаше. Всего нами пройдено было в этот день 75 км, съемкой же 65.
На следующий день мы выступили в Хами, куда и прибыли вскоре после полудня. На этот раз мы обошли туземный город с востока и остановились на лугу, близ его южной стены. Николай и Ташбалта, которым кто-то дал знать, что мы едем, явились тотчас же. Они опередили нас на двое суток и остановились в Син-чэне, в том же тане, в котором когда-то стояли и мы.
В Хами мы рассчитывали отдохнуть по крайней мере дней пять, но наши возчики этому воспротивились и объявили, что ни за что не выедут в несчастный день.
– Но какой же день вы считаете благоприятным для выезда?
– Десятое число десятой луны.
Это число соответствовало 2 октября.
Делать нечего, пришлось покориться и выехать в назначенный нам китайцами день, но случай этот весьма кстати познакомил меня с весьма распространенным в Китае предрассудком, не только подразделяющим все дни в году на счастливые и несчастные, но и отличающим среди этих последних такие, которые неблагоприятны для выезда в одном каком-нибудь направлении, от таких, которые неблагоприятны для всякого выезда, в каком бы направлении этот последний ни предпринимался. И суеверие это настолько прочно вкоренилось в души китайских извозчиков, что было бы совершенно напрасным трудом убеждать их от него отказаться.
В Хами мы простились с нашим верным Хассаном. В лохмотьях явился он к нам в Урумчи. Начал с того, что за кусок хлеба стал собирать казакам топливо, пасти баранов и лошадей. Его допустили в отряд, как перед тем допустили собаку Кальту. У нас нашлась лишняя лошадь, и он поехал за нами, подгоняя баранов. В Гу-чэне мы его одели; в Хами ему поручен был караван ишаков, и тут-то он показал себя настоящим мастером своего дела. Всегда ровный, скромный, услужливый и работящий, он завоевал общую нашу симпатию, и теперь мы расставались с ним, пожалуй, даже труднее, чем впоследствии со стариком Сарымсаком. Но сам Хассан был на седьмом небе, не потому, конечно, что покидал нас, а потому, что один год службы превратил его из нищего в богача; мы оставляли ему весь наш ишачий караван – 12 молодых, превосходных животных, все полагающееся сюда снаряжение, верховую лошадь и ланов двадцать денег. С этим он не только мог начать извозное дело, но и становился в ряды наиболее состоятельных ишакчей; недаром же последние тотчас же стали величать его баем!
Нo если нами остался доволен Хассан, то того же нельзя сказать о хамийском князе, который, очевидно, ждал от нас лучших подарков, чем те, которые мы могли ему предложить. Особенно же раздосадовал его наш решительный отказ подарить ему штуцер Haedge’a. Он долго не хотел с ним помириться и несколько раз подсылал к Сарымсаку адъютантов с вопросом, не изменили ли мы своего решения.
В Хами мы увеличили свой арбяной обоз еще одной телегой, в которую сложили ящики, оставшиеся на хранении у вана, и рухлядь, шедшую на ишаках.
2 октября, несмотря на то что мы выступили поздно, никто не явился нас проводить. Хассан-бай еще накануне ушел в Су-чжоу, получив подходящий подряд, среди же местного населения у нас как-то сразу не оказалось приятелей: нам давали почувствовать, что ван на нас сердится.
![Матвей Курилкин - Будни имперской стражи[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)