Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Описывая жизнь писателя, часто почти невозможно точно указать, в какой момент и по какой причине хаос идей внезапно начинает формироваться в ядро будущей книги. Такого не было с «Маленьким принцем», история появления которого (еще минута – и вы об этом узнаете) может уходить корнями в одну из этих салфеточных серий. Справедливости ради следует, однако, добавить, что некоторым стимулом все же стало прибытие Консуэлы в Нью-Йорк, после ряда ее неслыханных приключений в Южной Франции, которые она позже описала в своей книге «Оппэд» (переведенной на английский язык как «Царство скал»). Действительно ли имели место эти приключения или стали просто безвкусным плодом ее дикого воображения сюрреалистки? Понять точно невозможно. Но даже в своей сверхъестественной невероятности или маловероятности ее рассказы наделены колдовским очарованием, совсем как пышные соцветия, наслаждающиеся несколькими днями мимолетной славы перед тем, как начнут терять свою экзотическую расцветку. Как заметил Дени де Ружмон о Консуэле, ее способность создавать истории проявлялась, по существу, стихийно. Любой эпизод воспринимался ярко и живописно при первом прочтении или слушании, но с каждым новым пересказом он терял мало-помалу свою ароматную позолоту и становился уже не столь ярким и живописным. У Сент-Экзюпери все происходило с точностью до наоборот: каждый раз он, повторяя одну и ту же историю, улучшал ее, как неустанный мастер, делал все новые и новые модели из одних и тех же заготовок, добиваясь все более совершенной формы.
Чтобы обеспечить себе минимум относительного покоя и предоставить Консуэле место, где она могла бы свободно развлекать своих друзей-сюрреалистов, Антуан арендовал квартиру с общим холлом на двадцать третьем этаже в доме номер 240, Центральный парк. В дополнение к Андре Бретону Нью-Йорк привлек множество сюрреалистов, таких, как Жоан Миро, Сальвадор Дали («Авида Долларс», как Бретон саркастически именовал его), Ив Танги, Макс Эрнст, Андре Массон, Марсель Дюшан, Рене ле Руа и Андре Рушо, которые были столь же поражены присущей Консуэле, как и всем латиноамериканцам, склонностью к роскоши. Ее же изумляла их анархическая богемность. Некоторых из них Сент-Экзюпери готов был терпеть, например Рене ле Руа, чья игра на флейте очаровывала его. Среди допущенных был и Марсель Дюшан, настоящий мастер (задолго до Раушенберга) того, что стало позднее известно как «поп-арт». Его Сент-Экс уважал как «приличного товарища» и стоящего противника по игре в шахматы. Поскольку Андре Рушо говорил по-английски, с ним он тоже оставался на дружеской ноге, и именно ему чаще, чем кому бы то ни было, судорожно звонил по телефону из какой-нибудь галантереи или магазина мужской одежды, где ему никак не удавалось объяснить продавцу (естественно, не знавшему никакого немецкого), какой галстук или рубашку он хотел купить. Но к Бретону, уже тогда мрачно предсказывавшему, что Соединенные Штаты после окончания войны превратятся в фашистское государство, Сент-Экзюпери не испытывал никакой симпатии. Жан-Поль Сартр отметит позже в эссе «Что такое литература?», что ужасы испанской гражданской войны и японской бомбардировки Шанхая разоблачили страсть сюрреалистов к разрушению как бесплатной и псевдореволюционной игре. Сент-Экс скептически относился к этим паразитирующим литераторам, тратящим время на сожаления о Европе и критикующим страну, предоставившую им убежище.
Безусловно, Бретон, как и Пьер Лазарев, Дени де Ружмон и другие, теперь вносил свою частицу труда в общее союзническое усилие во французской секции «Бюро информации о войне» Элмера Дэвиса (или «Джунглей», как они шутливо называли его), который находился под общим управлением Льюиса Галантьера. Но когда наконец появился «Военный летчик», этот вклад и труд Сент-Экзюпери Бретон и его последователи приняли ожесточенно. Французский философ Александр Койр нашел его «фашистским» по духу, в то время как его основная философия была отклонена как «патерналистская» и «реакционная» в «WV» – публикации сюрреалиста-экспатрианта Этьембля, нашедшего себе преподавательскую работу в университете Чикаго. Именно эти нападки больно ужалили Сент-Экса и подтолкнули его к проекту антисюрреалистического манифеста в форме «Открытого письма Андре Бретону», над которым он некоторое время работал, хотя ничего, похоже, из этой затеи так и не вышло.
Менее резки, чем сюрреалисты, оказались франкоговорящие канадцы. Значительная их часть уговаривала Сент-Экзюпери приехать к ним. В конце концов, он сдался, согласившись в конце апреля съездить в Монреаль на поезде и поучаствовать в паре встреч на французском языке с читателями на тему его боевого опыта. Антуан согласился на поездку неохотно, не имея никакого желания покидать Соединенные Штаты, и то только после того, как его литературный агент Максимилиан Беккер и его издатель Куртис Хичкок были торжественно заверены канадским консульством в Нью-Йорке и высокопоставленным бюрократом в Вашингтоне, что Сент-Экзюпери может предпринять двухдневную поездку без выправления специальных бумаг. Но, оказавшись в Канаде, он столкнулся с тем, что у него нет визы для обратного въезда в Соединенные Штаты. Последовали десять дней лихорадочных переговоров по телефону, пришлось написать не одно письмо. У Сент-Экса повторялись ночные печеночные колики из-за ставшего обыденным состояния нервотрепки. Консуэла примчалась из Нью-Йорка позаботиться о нем, но происшедшее оставило противный привкус желчи во рту и укрепило уверенность, что в Вашингтоне да и в Нью-Йорке имелись люди, стремившиеся доставить Антуану неприятности, то ли потому, что он был недостаточным сторонником Петена, то ли из-за его плохо скрываемого отвращения к тому, что он любил называть «фашизмом без доктрины» генерала Де Голля.
Хотя печень прошла по возвращении в Нью-Йорк, Сент-Экзюпери, кажется, страдал от возвращающихся приступов лихорадки последующие несколько месяцев. Чтобы избежать всепроникающей жары манхэттенского лета, они с Консуэлой арендовали простой дощатый дом в Вестпорте, штат Коннектикут, где могли охлаждаться в водах Лонг-Айленд-Саунд. Шахматную доску установили на деревянных ступенях, и здесь Сент-Экс провел много долгих часов, оттачивая гибкость ума в борьбе с гостями вроде Дени де Ружмона, приезжавшими провести недельку в обществе супругов. Чтобы замаскировать свою дьявольскую хитрость под видом беспечности, Тонио громко насвистывал, якобы легкомысленно предаваясь восторгу весенней поры, выводя из себя своего сердитого противника. Но наконец и Ружмон нашел противодействие: он начинал исполнять отнюдь не похожую на песнь дрозда какофонию, и этого было достаточно, чтобы полностью довести сокрушенного Тонио до невменяемого состояния.
