Мария Белкина - Скрещение судеб
Гений всегда побеждает, увы, когда мертв.
Но Аля на эту саморастрату Марины смотрела иначе… И если бы это было в ее силах (а она даже к юристу обращалась!), — она запретила бы публиковать письма матери. Она собрала бы их все со всего света и надолго, если не навсегда, заперла бы вместе с ее дневниками и записными книжками!
Однажды у нас произошел знаменательный разговор. Мы давно не виделись и, как всегда в таких случаях, говорили обо всем сразу. А я только что вернулась из Приморского края, исходив пешком и объездив его вдоль и поперек, и была в полном обалдении от красот его неописуемых. А главное, от необычности его, ни на что непохожести, от какого-то гениального сосуществования того, что разбросано по всему свету: чему долженствует быть на юге, или на севере, или в средней полосе, тут обитает и растет в одном месте! Наш бурый мишка и уссурийский тигр! Изюбр разрывает тишину грозным ревом, вызывая соперника на бой, и черный гималайский медвежонок обирает ягоды черемухи, подложив ветки под зад, чтобы удобнее сидеть. А черемуха растет там же, где и реликтовый тис; а белокорые красавцы ильмы, подпирающие небо, уживаются с подмосковной елкой, обвешанной гроздьями вьющегося дикого винограда, а тропические лианы так опутывают тайгу, что без топора путь себе не проложить!.. Легенда гласит, что господь бог создал этот край в минуту особого вдохновения. Ему надоело творить мир по раз и навсегда заведенному им же самим образцу. Он задумался и стал собирать в горсть со всего света по зверю, по птице, по дереву, по растению, а потом взял да и швырнул все это на пустынную, еще не заселенную полосу земли, что лежала у самого океана!..
А Аля рассказывала мне о своей жизни в Тарусе, завидовала, что я побывала в таких местах, жаловалась, что уж очень стали ее одолевать «почитатели Марины». Говорила о переводах, которые надоело ей делать, и об архиве, который она устает разбирать. И в разговоре обронила, между прочим, что решила закрыть архив в ЦГАЛИ до конца нашего века, чтобы ни современники Марины, ни наши с ней современники к нему не прикасались.
Я сочувствовала Але и в то же время уверена была, что она поступает неправильно, закрывая доступ к архиву на столь долгий срок! И не знаю кстати или несктати, вдруг выпалила, что Бог, похоже, сотворил Марину Ивановну в минуту такого же вот особого вдохновения и задумчивости, как и тот удивительный край, откуда я только что вернулась; собрал в горсть все человеческие страсти, какими сам же наделил отдельные души, прибавил все и всяческие человеческие эмоции, им же изобретенные, и в задумчивости своей бросил семена всего этого в одну душу! И при том в женскую душу! И потому, чтобы понять Марину Ивановну, о ней надо знать все или почти все, иначе получится искаженное представление о ней, когда станут вдруг проникать в печать какие-то выборочные, случайные сведения о ней. Я тогда мало что знала (ни письма к Тесковой, ни парижская книга ее писем еще не были напечатаны!) и говорила по наитию. И произнеся всю тираду, ужасно испугалась — не могла ли я чем-то задеть Алю… Но она спокойно мне ответила:
— Я сама не прочла ни одного личного письма Марины или к Марине. Я их просто запечатала!.. Я сознаю, что мерю Марину дочерней меркой! Но иначе я не могу. И потом, мне кажется, что не так уж тесна эта моя дочерняя мерка.
Но, думается, Марине Ивановне эта мерка была все же тесна!..
В Москве Аля была наездами, когда требовали дела. А так круглый год она жила в Тарусе. Если не ошибаюсь, только с 1965 года стала зимовать в городе. Кооперативная ее квартира на Аэропортовской была готова уже в 1963-м, но она не сразу туда переехала. Казенной жилплощадью Моссовет Алю так и не обеспечил, как это было положено после реабилитации. Когда она вернулась из Туруханска, тетка тут же, 22 июня 1955 года, прописала ее у себя в Мерзляковском. Прописала постоянно! А как же иначе могла милая, интеллигентная Елизавета Яковлевна прописать свою любимую и так долго ожидаемую племянницу? Временно?! Но это показалось бы Елизавете Яковлевне просто оскорбительным! А как раз временно и надо было прописывать! Тогда бы считалось, как и было на самом деле, что у Али нет своей жилплощади. А коль постоянно, то по жестким нормам тех времен комнатушка в Мерзляковском считалась вполне пригодной для троих.
Мы как-то встретились с Алей на улице Горького, и, когда проходили мимо Моссовета, она сказала:
— А ведь один из моих дедов Дурново, то ли двоюродный, то ли троюродный, был губернатором города Москвы и, подумать только, занимал весь этот особняк! Ну, а мне бы тут хоть кладовушку какую!.. И еще — представляете, даже библейский Ефрон имел свою землю! И поделился ею с Авраамом, чтобы тому было где похоронить свою Сарру[192]. А этот Эфрон, — и Аля показала на себя, — не имеет даже рабочего места, где бы можно было положить лист бумаги и писать!..
Но и «этот Эфрон» в очень скором времени и самым неожиданным образом обзаведется «собственной» землей!
Это произойдет осенью или в конце 1956 года. Тетка Валерия (Валерия Ивановна Цветаева), у которой была дача в Тарусе на большом участке, испугалась, что у нее могут изъять часть земли, и предложила Але построить рядом домик для себя. Аля вначале растерялась. Но, поразмыслив, рискнула — тем более, что она в это время получила деньги в Гослите за книгу Марины Ивановны, которая тогда пошла в набор, но так в верстке и осталась!
Таруса манила Алю тем, что это были Маринины места. Сюда, на окраину Тарусы, в Песочное, дед Али Иван Владимирович Цветаев почти каждое лето вывозил детей… И когда Аля попала в Тарусу, она сразу стала искать тот дом под наклонной крышей, где на втором этаже в одной из светелок жили когда-то девочки Марина и Ася. Дом этот был памятен еще и тем, что в 1905 году в нем жил и работал замечательный живописец Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов. Он давно мечтал о Тарусе, а в марте 1905 года ему представилась эта возможность поселиться на даче профессора Цветаева, чья семья в ту пору жила сначала за границей, потом — в Крыму. Здесь, в этом доме, 25 октября Борисов-Мусатов и скончался… Конечно, Аля разыскала ту дачу. Теперь она принадлежала дому отдыха. Нижний этаж занимали служащие, но верх оказался уже совсем непригодным под жилье. Аля поднялась по обветшалой лесенке, по которой столько раз когда-то взбегала Марина… В светелки нельзя было войти — половицы прогнили, потолок провисал.
Однако еще можно было дачу спасти: требовался капитальный ремонт. Начались хлопоты, писались нужные бумаги за подписью Эренбурга. Но денег на ремонт никто выделить не хотел, и кончилось все тем, что по распоряжению администрации дома отдыха дачу эту в 1966 году разобрали на бревна. Фундамент зацементировали и устроили танцплощадку!
