Сергей Аверинцев - Воспоминания об Аверинцеве. Сборник.
Это было одно из мест в Вене, где Сергея Сергеича можно было встретить — ну не знаю, я бы сказал-"всегда". "Часто" здесь не то слово. И не то чтобы он здесь дневал и ночевал. Конечно же, нет, благо работы у ординарного профессора Венского государственного университета более чем предостаточно. "Всегда" он был здесь онтологически, если позволительна такая несколько замысловатая метафора. Во всяком случае, для меня этот магазинчик "старой книги" непредставим был без Сергея Сергеича.
Это было то место, где Аверинцев был дома, среди самых родных и близких существ, среди книжных развалов, — почти что в самом в центре Вены, буквально в двух шагах ходьбы, — как говорят венцы, einen Katzensprung entfernt („на расстоянии прыжка кошки“), — от главного и исторически самого важного здания университета.
Конечно, как и положено всякому, кто хоть немного изучал математику, я выношу за скобки, как константу, некую постоянную и неоспоримую величину, его жену Наталью Петровну и детей. Но уж за ними-то наверняка шли книги.
Итак, чтобы в этот магазинчик попасть, надо было не просто знать о его существовании. Благо что к услугам интересующихся была довольно заметная коричневых тонов вывеска на стене здания, а также целый ряд содержащих книги картонных коробок, расставленных вдоль стены магазина прямо на улице, с обеих сторон от входа. Нет, дело вовсе не в этом.
А в том, что попасть в него можно было, только "нырнув" в таинственную тёмную глубину, безоглядно зовущую книгочеев и книголюбов, прямо — вниз. То, что там ступеньки, дела не меняло. Прыжка было не избежать.
Вот как раз из-за этого ныряния, я полагаю, Сергей Сергеич и окрестил магазин "Ямой".
Так и повелось с его лёгкой руки: ну и где ты сегодня был? — конечно же, в Яме … давай встретимся в Яме во столько-то… в Яму опять новые книги завезли… опять в Яме кучу книг накупил, девать уж некуда…
Я в данном случае сыграл, наверное (хоть и не совсем удобно в этом признаваться) — некую роль распространителя вести. Конечно же, скоро все мои русскоязычные венские знакомые знали про существование Ямы. Хотя бы слышали о ней. А через какое-то время и среди местных немецкоязычных студентов некоторые знали про „die Grube“, что хотя и обозначает по-немецки "яму", но всё же звучит несколько по-другому, наводя на иные ассоциации.
"Яма" Аверинцева звучала почти что как "сказочная лесная избушка" или "теремок". Что-то от Ремизовских стилизаций, от народных сказок, где владычит особая волшебная атмосфера, где тебя подстерегают неожиданные открытия и увлекательные приключения.
Наверное, всё это мне мнилось потому, что уж слишком неразвязно эта Яма сомкнулась с ним, с Сергеем Сергеичем, тогда живым, а теперь — с его нетускнеющим образом в моей памяти. Как творцом этого сказочного места и его постоянным, метафизически вроде как соприсущным обитателем.
Нырнув в эту Яму, ты оказывался в полутёмном подвальчике, уставленном стеллажами, шкафами, коробками с книгами. Книги располагались на полу, неровными пыльными штабелями. Между ними высились какие-то обломки уютного имперского венскоего быта (или надо было сказать — буржуазного?..), какие-то фаянсовые куклы, абажурчики, чётки с молитвенниками, комоды, чайные и столовые сервизы, ордена и медали, старинные монеты, сломанные настенные часы. И снова книги, книги, книги. На всех возможных языках, разного времени — от старинных, в кожаных переплётах, до современных английских в французских детективов и любовных романов в кричаще-ярких суперобложках, словари, учебники языков и естественных наук — явно устаревшие, но тем более любопытные для пытливого ума или простого библиофила, любителя всяческих диковинок.
И вот в это-то царство магов, фокусников и клоунов, безумных учёных и премудрых схоластов, бывало спускаешься, и — видишь его, Сергея Сергеича, погруженного в бесконечные перелистывания, перебирание фолиантов и брошюрок, в, поистине, — свой, — мир! Да настолько воглубь, что ведь и заметит-то не сразу. Подходишь, здороваешься. Тут же — солнечно-радостная, иногда чуть виноватая улыбка: "Здравствуйте ЭдгАр. Ну кАк вы?.." Осведомляешься, как его бытьё, здоровье… "Вашими молитвами", — бывало, отвечает, — или что-то вроде того, "ничего, слава Богу…" И тут же — снова за книги. Вернее, уже мы оба, вместе.
А иногда это я бывал там, погруженный в блаженное созерцание бумажных… коллег ли, оппонентов ли… И тогда, случалось, что это Сергей Сергеич меня окликал, подойдя. Его же я видел всегда — уже издали. Всенепременно издалека. Наверное, потому что ждал этих вроде как "случайных" встреч, надеялся на них, даже если решал просто по пути в университет забежать в Яму, чтоб не пропустить какой-нибудь очередной книжонки, кандидатки на мою и так достаточно заставленную книжную полку. То, что со временем из полок сделался шкаф, размножившийся впоследствии методом вынужденных покупок или дароприимства, дела не меняло.
Вот это совместное разглядывание изданий, перебирание отдельных томов, а особенно наши взаимные реплики, и — ответы на них, и составляли для меня особую прелесть (конечно, не в церковнославянском значении этого слова "прелести духовной", но лёгко-воздушной и чистой радости, даже восторга и "торжественного умиления" — от сопричастности), очарование наших книгокопаний в Яме.
Так ведь, копаясь, всегда же и лекцию Аверинцева прослушаешь, не просто что! Даже не лекции это частенько бывали — семинары, с углублённым рассказом о каких-нибудь забытых поэтах, книжка стихов которых случайно попадала в руки Сергея Сергеича, вроде сборника старинных французских сонетов, который я по его настоянию (или совету?) купил, экспромты на богословские темы, на каковые наводил как бы сам собою под руку попавшийся сборник теологических статей, какого-нибудь Иннсбрукского университета, да на латыни к тому же, изданный в Universitas Oenipontana тамошними иезуитами.
Или это были старые издания каких-нибудь библейских книг на еврейском ли, греческом ли, немедленно поворачивавшие наш неторопливо-размеренный разговор в русло библеистики, традиционной библейской экзегезы и современной библейской критики и текстологии. Во всём этом Сергей Сергеич был начитан, знал основные классические учёные труды, насколько я вообще могу судить, пользовался важнейшими классическими словарями по "библейским языкам", часто помнил наизусть какие-то нюансы святоотеческих толкований. Одним словом, как выразился некий автор уже некролога в 2004 году, — кажется, это была немецкая статья во Frankfurter Allgemeine, он был „Universalgelehrter“, что по-русски можно было бы передать словами "мыслитель-энциклопедист".
