Т. Полнер - Дейвид Гаррик. Его жизнь и сценическая деятельность
Вообще, может быть, не было ни одного человека, на которого выливалось бы ежедневно столько грязи: стоит только взглянуть на одну из любопытных коллекций памфлетов того времени, чтобы вполне в этом убедиться.
Все же с капризной публикой того времени Гаррик умел ладить. Успех его был, однако, не всегда ровен и одинаков. В 50-х годах знаменитый артист не мог уже наполнить театр одним своим именем, и ему пришлось прибегнуть к пантомиме – этому любимому чаду XVIII века. Первая его уступка в этом направлении относится к концу 1750 года. Блестящая труппа, собранная Гарриком для первого сезона его антрепризы, не могла жить долго в мире сама с собой. Каждый из выдающихся артистов, ее составлявших, стремился стать на первое место и негодовал, и мучился, если это ему не удавалось. Конечно, с точки зрения актеров, во всем виноват был антрепренер: он всеми средствами старался выдвинуть себя перед публикой и не давал никому ходу. Уоффингтон и Мэклин оставили Друри-Лейн из-за сведения личных счетов с Гарриком; теперь пришла очередь Барри и Сиббер сделать то же. Ссоры с Барри антрепренер ожидал меньше всего: к «лучшему jeune-premier английской сцены» он относился всегда в высшей степени дружелюбно. «Вы осчастливили уже меня вашею дружбой, – писал Барри в 1746 году, – сохранить ее будет приятной задачей всей моей жизни, и я с удовольствием признаю эту дружбу основанием всего моего будущего благополучия». Эти слова написаны после их совместного пребывания в Дублине, когда Гаррик, как помнит читатель, снабдил своего нового друга значительной суммой денег. Первой заботой нового директора Друри-Лейна было пригласить к себе Барри, хотя в то время он мог считаться серьезным соперником; целый ряд блестящих ролей был ему предложен: Гамлета и Макбета он играл в очередь с Гарриком, а Ромео, Отелло и Генриха V Барри получил в полное распоряжение; дело дошло до того, что в последней пьесе сам антрепренер изображал хор. Но всего этого было мало: Гамлет и Макбет Гаррика наполняли зал сверху донизу, а Барри играл эти роли перед пустыми скамейками. Появились маленькие недоразумения, которые с течением времени начали разрастаться. Молодой актер очень часто «болел», последнее время и в газетах начали появляться неприятные для него заметки по этому поводу. Конечно, он был убежден, что это Гаррик писал их, чтобы насолить сопернику; он, ему казалось, употреблял для этого все усилия, и если театр пустовал иногда, то только потому, что антрепренер выбирал нарочно такие дни для «Гамлета» и «Макбета», когда никто не ходит в театр!.. За такими рассуждениями и подозрениями, разумеется, очень скоро последовала холодность, которую нельзя уже было ничем предотвратить. Впрочем, Гаррик делал все, что мог: он объяснялся, писал любезные письма, предоставил даже недовольному актеру выбирать дни, когда он хочет играть… Все было напрасно: летом 1750 года Барри отказался возобновить ангажемент и вместе с миссис Сиббер перешел в Ковент-Гарден.
Таким образом, под знаменами чудака Рича собралось могучее «ополчение», в первых рядах которого выделялись Куин, Барри, Сиббер, Уоффингтон и Мэклин.
Но Гаррик не унывал: деятельный и энергичный, как всегда, он пригласил Беллами и с остатками своей великолепной труппы решился смело вступить в бой. Он открыл его прологом, в котором намекал на дезертиров. Уже в самом начале знаменитый артист указал на то, что от публики будет зависеть – поддержать ли его в добрых начинаниях; в противном случае Шекспиру придется уступить свое место декораторам, плотникам и арлекину.
Лучшей пьесой предшествовавшего сезона был «Ромео», особенно тщательно поставленный Гарриком. Это была самая удачная роль Барри, Сиббер считалась идеальной Джульеттой, а Мэклин очень недурно играл Меркуцио. 28 сентября Рич решил дать генеральное сражение: «Ромео» именно с этим составом появился на афишах Ковент-Гардена. Каково же было общее удивление, когда 28 сентября «Ромео» был объявлен и в Друри-Лейне. Гаррик заменил Барри, Беллами появилась в роли Джульетты, а Уудвард изображал Меркуцио. Мало того: Рич, до страсти любивший всякие процессии, устроил у себя великолепное похоронное шествие к погребальному склепу Капулетти; публика была приятно поражена, увидев такую же процессию и в Друри-Лейне.
Первое время досужую толпу занимало это соперничество, но когда 12 дней подряд «Ромео» не сходил с афиш обоих театров, публика утомилась, и сборы начали падать. Рич первый уступил, воспользовавшись болезнью Сиббер, и Гаррик имел удовлетворение сыграть пьесу лишний раз. Разумеется, в газетах явился целый ряд эпиграмм, из которых одна или две принадлежат, несомненно, Гаррику. Ромео считается коронной ролью Барри, и потому нет ничего удивительного, что он, по общему мнению, был в ней лучше своего соперника, хотя все трагические сцены последних актов удались Гаррику больше. По счастью для него, все недоразумения, от которых страдал репертуар Друри-Лейна, повторились и в Ковент-Гардене: неудовольствия, продолжительные и внезапные болезни, интриги и ссоры начали серьезно влиять на сбор, и Ричу все-таки пришлось прибегнуть к любезной ему пантомиме. Однако Гаррик следовал за ним по пятам, и «Царица Мэб» была объявлена на афишах Друри-Лейна.
Пантомима, которую так любили в XVIII веке, очень похожа на наши современные балеты, хотя мимика в ней играла главную роль, а танцы – второстепенную. Кроме того, она отличалась несравненно большим смыслом, чем те представления, которыми восхищаются современные балетоманы. В нее входили элементы феерий, а драматичность положений была необходимым ее условием. Но все-таки самой привлекательной стороной пантомимы была для публики того времени блестящая постановка, декорации, костюмы, машины, превращения, огни и прочее.
Передо мной лежит любопытная карикатура, которую я не без труда достал в Лондоне, так как ей ровно 140 лет от роду. Голова какого-то чудовища держит в зубах огромные весы; на правой их половине, цепляясь за веревки, висят главные представители ковентгарденской труппы с грустными и вытянутыми лицами: тут и громадный, худой как спичка Барри и сентиментальная Сиббер, и толстый, массивный Куин и нарядная Уоффингтон; всеми силами стараются они перетянуть весы на свою сторону, но их половина поднялась высоко на воздух… На другой же стороне весело сидит один маленький человечек, беззаботно помахивая шляпой, и один перетягивает всех своих тяжеловесных противников… Внизу – два арлекина: старик Рич, повергнутый на землю, утирает платком свои горькие слезы, а Уудвард, бодрый и живой, показывает своей магической палочкой на маленькую «Царицу Мэб», которую держит у себя на руках. Конечно, и это был своего рода триумф, но триумф чересчур мелкого калибра.
