Наталья Муравьева - Беранже
Где-то там, по обочинам парадной аллеи высокой поэзии, вьется, блуждает, теряясь в нехоженой траве, веселая песенная тропка. И он то и дело выбирается на нее; здесь можно освежиться, размяться, отдохнуть от приступов тоски. Нет, нет, это только на время, это невсерьез, он вовсе не собирается покидать главную аллею. Застольные песенки — это же просто забава! Но именно здесь, на песенной тропке, он чувствует себя самим собой, может хоть на время обрести то чувство независимости, которое необходимо ему как воздух.
Только на песенной тропке — пусть ненадолго — освобождается он от груза наболевших вопросов: как выстоять, как сохранить свое достоинство в эпоху деспотизма? Вопросы оставались неразрешенными, но они как бы отодвигались, отходили в сторону перед лицом дружбы, любви и веселья.
Ведь есть же на свете доброта, и смех, и мирные естественные радости, по которым так изголодались люди, оглушенные барабанным боем, утомленные непрестанными жертвами на алтарь воинствующей империи!
Простые человеческие радости не умирают даже в самые тяжелые времена, думает Беранже. Это драгоценное достояние неподвластно деспотам и собственникам, оно дороже всех богатств мира. Владея им, любой бедняк становится богаче богача, счастливей и свободнее власть имущих. И больше того — как раз среди неимущих живут, растут и хранятся во всей своей красе, правде и чистоте истинно человеческие чувства. Собственность, чины, привилегии душат, убивают, грязнят дружбу, любовь и веселье.
Эти мысли воплотятся в его песнях.
Создавая свою философию противостояния жестокому миру, он приникает к источникам народной поэзии — здесь исстари живет дух народа, задорный, веселый, истинно французский! И Беранже чувствует себя одним из его носителей. Пусть молодой поэт считает, что песни — это только отдых, а не главное его дело, — именно на песенной тропе складывается его миросозерцание, проявляется истинный его характер с присущими ему жизнерадостностью, лукавым юмором и колкой иронией.
Революционные песни, которые восхищали Пьера Жана в дни отрочества, теперь умолкли, они под запретом, и молодой Беранже лишен возможности обратиться к их традициям. Нет, он не забыл их, но времена не те. А вот застольные песенки вне сферы политики, их не преследуют, и они вновь возродились и ожили в годы империи.
В песенках Колле, Панара и других родоначальников «Погребка», знаменитого песенного содружества XVIII века, в «легкой» поэзии Парни, старшего современника Пьера Жана, слышались мотивы, которые влекли молодого поэта; в них пробивался тот задорный галльский дух, который был так близок Беранже.
«Замечательно, что подобные произведения родятся обыкновенно в эпоху деспотизма, — напишет потом Беранже. — Ум наш испытывает такую потребность в свободе, что когда он лишен ее, то прорывается через границы наименее защищенные, рискуя залететь чересчур далеко в своей независимости».
Обращение к легкой поэзии с ее эротическими мотивами, тяготеньем к веселой непристойности, воспевание мирных радостей означало своеобразный протест против деспотизма, торжествующей военщины, против цензоров и всяческих блюстителей благолепия, против всего помпезного стиля империи.
Из легкой поэзии Беранже почерпнул первоначальное представление об эпикуреизме. Конечно, он им не удовольствовался и попытался глубже проникнуть в суть учения знаменитого древнегреческого философа о человеческом счастье. В системе жизненных и нравственных взглядов молодого поэта эпикуреизм приобрел новое, демократическое толкование. Не человек вообще, некий просвещенный мудрец, а неунывающий бедняк (санкюлот, как сказали бы во время революции), стойкий и чистый душой обитатель трущоб, чердаков и хижин по-настоящему способен наслаждаться жизнью с ее простыми, «естественными радостями». Бедняк, плебей и притом «истый француз» становится носителем высшей мудрости и подлинного счастья, центром песенной вселенной Беранже и ее героем.
Он сочиняет песню за песней, но все еще не хочет признать это серьезным делом; ведь за него берутся преимущественно ремесленники и дилетанты, которые пишут по трафарету, кое-как. Чтоб убедиться в этом, стоит только перелистать песенные сборники начала XIX века: «Альманах сердец», «Репертуар любовников», «Букет любви», «Посланец любви», «Портфель любящих» и так далее в том же духе. Печатаются в таких сборниках наряду с традиционными песенками всякие ремесленные поделки сомнительного вкуса: песенки-финтифлюшки, песенки-«тюрлюрлетки», сахарно-чувствительные, гривуазные, двусмысленные, а иногда и откровенно непристойные и к тому же откровенно бесталанные. Правда, встречаются среди песенников и люди, не лишенные таланта, но их продукция тонет в море дешевого варева.
Нет, нет, Пьер Жан не собирается стать профессиональным песенником, он вовсе не думает сворачивать с утрамбованной аллеи высокой поэзии!
И так продолжается много лет: движение по двум дорогам, которые все никак не сольются в одну, свою собственную, определившуюся.
«МОНАСТЫРЬ БЕЗЗАБОТНЫХ» И НОВЫЕ ЗАБОТЫ
Позвякивают колокольчики почтового дилижанса. Не спеша проплывают мимо поля и рощи. Знакомая дорога! Теперь она не кажется Беранже такой бесконечно длинной, как в детстве. И дилижансы стали двигаться быстрее, и время как будто ускорило свой ход. Особенно летит оно, когда сочиняешь по дороге стихи!
Вот уже виднеется впереди крепостной вал, поросший травой, — любимое место прогулок пероннских школьников. Сюда взбегал когда-то юный республиканец и, замирая от волнения и восторга, прислушивался к отдаленным пушечным выстрелам, возвещавшим о победах революционных армий…
Перонна. В напряжении и сутолоке парижской жизни Беранже не забыл этого маленького городка. Не забыл и свою воспитательницу тетушку Мари Виктуар и друзей, которые остались там. Он постоянно переписывается с Кенекуром, а с тех пор, как кончилась работа в «Анналах», он то и дело приезжает погостить в Перонну.
Как-то он приехал сюда на традиционный праздник типографов, который ежегодно справлялся в Перонне в день св. Иоанна, слывущего покровителем печатников. Среди рабочих типографии Лене есть еще некоторые из товарищей его юности. И Пьер Жан остался для них «своим парнем», хотя и носит теперь сюртук, а вместо белесых вихров на голове его светится солидная лысина, прикрытая парижским котелком.
Долой котелок! На его месте водружается бумажный колпак, а потертый сюртук надежно прикрыт передником подмастерья. Преобразившийся, сияющий Пьер Жан, окруженный рабочими, выступает с большим букетом в руке. Поздравительные куплеты уже подготовлены по дороге:
