Александр Стесин - “Вернись и возьми”
Кведжо отворачивается и называет цену механическим голосом: пять ганских седи. Где пять, там и семь. Пока Кведжо угрюмо возится с анализами, я выкупаю две таблетки ципрофлоксацина (на случай, если это - брюшной тиф); о внутривенных антибиотиках в Эльмине говорить не приходится. “Это лекарство может помочь. Я прошу вас проследить, чтобы дети приняли таблетки и ни в коем случае их не выплевывали”. Теперь узнать о переливаниях крови (на случай, если - малярия). У нас их не делают, это понятно, но что, если удастся связаться с Центральным госпиталем в Кейп-Кост. Через пять минут, не дозвонившись до госпиталя и вернувшись в процедурную, я застаю душераздирающую сцену насильственной кормежки: крошка от ципрофлоксацина размазана по недовольной рожице пациента. “Если брыкаются, значит выздоравливают”, - подбадривает Абена.
Но брыкается только девочка; состояние мальчика ухудшается со скоростью состава, летящего под откос. После хинина и двух литров физраствора, он даже не открывает глаз, только еле-еле морщится в ответ на болевые стимулы. Все это время одна из медсестер зудела о зряшности наших стараний, и теперь в моей голове впервые проносится мысль о том, что старуха, возможно, права; и одновременно с этой мыслью мать мальчика начинает рыдать - видимо, и она только что поняла. “Ты сама во всем виновата, - срывается Абена, - раньше надо было думать!”
Посыльный приносит листок с результатами анализов: “Заражение плазмодием, паразитемия 4+. Гемоглобин 6.5 г/дл”. Это значит: без переливания крови - пиши пропало. До Центрального госпиталя черта с два доберешься, к тому же у меня заканчиваются деньги, на такси не хватит. “Что же у вас, авураа или как мне вас величать, совсем ни копейки? Одеты вроде прилично. Неужели нет ни гроша для собственного ребенка? Или вы настолько привыкли, что белый доктор все устраивает и оплачивает? Да как вам не стыдно, в конце концов?” Мать ребенка безденежна и безутешна. Не вполне понимая, что делать дальше, я покупаю еще литр физраствора, ампулу хинина и запас жаропонижающего.
- Двенадцать ганских седи, - с расстановкой произносит аптекарь.
- В прошлый раз было десять!
- В прошлый раз хинин был местного производства. Но тот хинин закончился, остался только импортный. Двенадцать ганских...
- Да я понимаю, что не нигерийских!
- Оставь, я заплачу, - неожиданно вмешивается Кведжо.
5
“Неудивительно, что вас это удивляет”, - говаривал один мой знакомый из прошлой жизни. Удивление неудивительно. Удивительна забывчивость, позволяющая за какой-нибудь месяц привыкнуть к тому, что годами казалось невероятным. К тропическим зарослям и проселочной дороге, вымощенной кокосовыми скорлупками. К львиноголовымгекконам со стреляющими языками, шныряющим по дому в качестве питомцев. К больничному приему - по пятьдесят пациентов в день: тиф, малярия, дракункулез... К тому, что есть полагается руками, точнее правой рукой, из общей миски, а спать - на циновке. К руинам колонизации и отсутствию канализации.
К тому, что гостеприимство обозначается словом ахохойе, которое дословно переводится как “здесь-бытие”. К этому “здесь-бытию” на краю света, где сосед в разноцветной пижаме и феске может в любой момент нагрянуть с визитом и, ни слова не говоря, развесить белье у тебя во дворе или состряпать себе еду на твоей плите из твоих же продуктов. Где в три часа ночи раздается петушиная побудка, а в шесть утра - дискант соседских “лазутчиков”: по традиции младшему в семье надлежит начать день с обхода всех хижин в округе, справиться о здоровье каждого из соседей и, вернувшись домой, представить подробный отчет. Где “болезни духа” лечат снадобьем из обезьяньих костей, а уж если и это не помогает, жители деревни снаряжаются в многодневный поход и, по очереди взваливая больного на спину, тащат его за тридевять земель - в ближайший медпункт.
К послеобеденным историям Люси и проповедям Фрэнциса, к обязательным сказкам про паука Анансе, которые могли затянуться на два часа, а при участии студента-медика КвамеБремпонг - и на все четыре. Никто, включая маленькую Юнис, не относился к этим сказкам серьезней, чем Кваме. Его серьезность была сочетанием исследовательской въедливости с простодушной впечатлительностью. Если бы не медицина, из него мог бы выйти хороший этнограф-африканист.
Кваме приехал из штата Нью-Джерси по той же волонтерской программе, что и я. “Как, еще один Кваме?” - удивилась Юнис. И правда: к моменту прибытия американского гостя в доме Обенг уже имелся не один, а целых два Кваме - сторож на крыльце и принц на музейном портрете. С принцем Кваме Опоку американского Кваме роднил не только субботний день рождения[50], но и определенные факты биографии. Подобно легендарному тезке, КвамеБремпонг был уроженцем Кумаси, вывезенным из страны в детском возрасте; и, так же как Опоку, всю жизнь мечтавший осанкофа, американский Кваме прибыл в Эльмину, чтобы найти свои корни и заново выучить родной язык.
Для ганцев он был обрунибибини - чернокожий обруни, африканский неафриканец. Каждый год сотни, если не тысячи, таких же чернокожих обруни совершают паломничество в нищий городок на побережье Гвинейского залива, где в 1482 году была построена первая в Африке невольничья крепость. Пять с половиной веков спустя, эта крепость никого не пугает; воображению приходится как следует потрудиться, чтобы приблизить ужас исторического контекста. В прохладном небе над бастионом носятся стрижи. По левую руку виднеется дикий пляж, разлетающиеся брызги огромных волн. По правую руку - причал и рыбацкий поселок, за которым начинается сама Эльмина, кажущаяся отсюда столь живописной. Рыболовные сети, шхуны и пироги, красно-бурая латеритная почва. Запах дыма и жареной кукурузы. Детвора гоняет в футбол, пока те, кто постарше, режутся в шашки или чинят допотопный “фольксваген”. Местные ловкачи встречают заморских братьев у крепостной ограды, предлагают экскурсии, продают брелки и подвески с мемориальной надписью: Форт Эльмина 2010 - в память об участи, что постигла наших предков. Я сфотографировал сувенир крупным планом, но покупать не стал, то есть повел себя, как подобает обруни. Кваме лишь покачал головой и двинулся дальше.
Администратор клиники, смешливый и жуликоватый мистер Кооси, определил новоприбывшего волонтера ко мне в “отделение” (до этого отделение состояло из меня и Абены).
- Раз обруни, два обруни, - сказал Кооси, прихахатывая, - теперь вы сможете говорить по-английски, сколько вам влезет!
- Адэн? Ибэкафантсе[51], - гордо ответил я.
- Чале, ше, обрунифитаайисисиуо![52] - захохотал администратор, изо всех сил тряся безответного Кваме.
