Марк Галлай - Первый бой мы выиграли
Да - здoрово надо было летать, чтобы держаться в "красной пятерке", когда она, будто связанная, лихо крутила петли, бочки, перевороты, иммельманы. Именно от нее пошла у нас та культура группового пилотажа, которым вот уже более тридцати лет любуются зрители воздушных парадов. Но парад парадом. Его не всегда воспринимают как серьезное дело (хотя, с моей точки зрения, чаще всего напрасно). Однако о "красной пятерке" двух мнений быть не может: она сыграла серьезнейшую роль в освоении нашей истребительной авиацией такой этапной машины, какой был, при всех своих недостатках, самолет И-16.
Интересно, что в последние годы перед войной В. В. Шевченко неожиданно выступил и в другом амплуа - как конструктор. Группа инженеров, объединенная им, спроектировала самолет, который взлетал как биплан, а в полете убирал не только шасси, но и нижнее крыло, превращаясь, таким образом, в моноплан. По идее эта машина должна была сочетать высокие скоростные качества моноплана и хорошие характеристики взлета, посадки и криволинейного полета, присущие биплану. Таким нестандартным путем авторы проекта стремились примирить две основные самолетные схемы истребительной авиации, особенно остро соперничавшие как раз в то время.
Машина была построена и успешно летала. Испытывал ее наш товарищ Г. М. Шиянов.
Правда, попытка примирить моноплан с бипланом тогда не удалась: машина в серию не пошла - помешали присущие ей, как, впрочем, любой новой конструкции, "детские болезни". А развитию ее последующих модификаций помешала война. И идея, казалось бы, совершенно заглохла. В самом деле, долгие годы ничего похожего на эту машину в авиации не появлялось. Однако пришло время - и идея воскресла. Конечно, в новом обличье, но тут уж ничего не поделаешь: кажется, это единственно возможный в природе вариант воскрешения - в новом обличье. Во всяком случае, я неизменно вспоминаю полеты Юры Шиянова на самолете Шевченко каждый раз, когда вижу самолеты с изменяющейся геометрией крыльев: на взлете и посадке передняя кромка крыла располагается у них почти перпендикулярно набегающему на нее встречному потоку воздуха, а в полете, когда нужно выйти на большие сверхзвуковые скорости, отгибается стрелой назад. Конструктивные формы новые, но идея... Идея, пожалуй, весьма родственная той, которую пытались реализовать В. В. Шевченко и его товарищи по КБ.
* * *
В ту первую ночь успешно слетали и А. П. Якимов, и М. Ф. Федоров, и другие. В последующие налеты многие летчики нашей эскадрильи - В. Л. Расторгуев, В. Н. Юганов, Г. М. Шиянов, В. П. Федоров, Е. Н. Гимпель находили в темном небе самолеты противника и решительно вступали с ними в бой.
Пусть не всем нашим товарищам посчастливилось сбить противника, но чрезвычайно важно было отогнать его от Москвы или хотя бы не дать ему спокойно произвести прицельное бомбометание. И действительно, прорывалась к городу лишь весьма малая часть бомбардировщиков противника, брошенных на нашу столицу.
Много лет спустя, когда все, о чем я сейчас рассказываю, стало историей, я узнал из архивных документов, что в первом налете из участвовавших в нем 200-220 фашистских самолетов побывало над городом и сбросило на него бомбы не более сорока. А за полгода войны - со дня первого налета 22 июля до 20 декабря 1941 года - статистика еще более убедительная: 8278 самолето-вылетов на Москву и всего 207 прорвавшихся к городу бомбардировщиков.
Недаром Москва - наименее пострадавшая из всех европейских столиц, подвергавшихся бомбардировкам во время второй мировой войны.
И таково не только мое мнение. В его подтверждение я могу привести хотя бы компетентные свидетельства И. Г. Эренбурга и А. Н. Толстого, для которых бомбардировка Москвы была не первой, пережитой ими. Алексей Толстой выступил 29 июля - ровно через неделю после первого налета на Москву - в газете "Красная звезда" со статьей "Несколько поправок к реляциям Геббельса". Вот что пишет об обстоятельствах появления этой статьи в своей книге "Время не властно" Д. И. Ортенберг, бывший в те годы главным редактором нашей центральной военной газеты: "Во время июльских массированных налетов немецких бомбардировщиков на Москву Геббельс распространялся по радио: Москва превращена в руины, Кремль стерт с лица земли, электростанция разрушена, в городе прекратилось движение... Об этом шумела и гитлеровская пресса, кричали специальные немецкие листовки, сбрасываемые над нашими войсками... Ответил на это Алексей Толстой. Он сел в нашу редакционную машину и объездил улицы столицы. Конечно, он увидел и обгорелые дома, и кое-где разрушенные здания. И откровенно об этом написал. Побывал писатель и в Кремле и установил, что Кремль... как стоял, так и стоит. Стоит там же, где стояла, и Центральная электростанция. Трамваи и троллейбусы ходят по всем маршрутам, и улицы Москвы полны народу".
А Илья Эренбург в книге "Люди. Годы. Жизнь" дал свою лаконичную оценку: "В конце июля начались бомбежки Москвы. После Мадрида и Барселоны они мне казались слабыми - противовоздушная оборона работала хорошо" - похвала тем более веская, что силы, брошенные несколькими годами раньше фашистами с воздуха на Мадрид и Барселону, составляли ничтожно малую часть от того, что они использовали при бомбардировках Москвы.
Кстати, надо заметить, что бомбардировка бомбардировке рознь. Гитлеровцы стремились бомбить не как-нибудь, а прицельно. У их сбитых летчиков находили подробные, с немецкой аккуратностью и высокой полиграфической культурой выполненные карты Москвы, на которых были отмечены наиболее важные цели: железнодорожные вокзалы, аэродромы, крупные заводы, Кремль.
Но, например, на территорию Кремля за все время вражеских налетов упало всего несколько бомб. Об этом в течение войны по понятным причинам - зачем облегчать противнику анализ результатов своих бомбардировок? - не сообщалось. (Менее объяснимо, почему это держалось в тайне еще без малого сорок лет.)
В целом фактическое распределение упавших на город бомб носило явно выраженный случайный характер: их бросали беспорядочно, видимо думая не столько о том, куда, сколько о том, как бы поскорее.
Правда, некоторые фашистские экипажи старались, так сказать, и невинность соблюсти, и капитал приобрести: и более или менее подходящий объект для бомбометания подобрать (чтобы выглядело прилично в боевом донесении), и в то же время сделать это, по возможности, подальше от зон действия прожекторов, истребительной авиации и зенитной артиллерии - словом, не в самой Москве, а в ее пригородах.
Поиски одного из таких экипажей увенчались шумным - не столько в переносном, сколько в буквальном смысле слова - успехом. На затемненной земле Подмосковья фашистские летчики высмотрели несколько параллельных рядов вытянутых ровных блестящих полосок. Места для сомнений не оставалось: конечно же это не что иное, как остекление крыш цехов какого-то большого промышленного предприятия! Бомбы были сброшены, легли точно и разнесли... Томилинскую птицефабрику, вольеры которой, на свою беду, имели такую "промышленную" окраску крыш. Разнесли в пух и прах! Причем в пух даже в большей степени, чем в прах: несколько дней обезумевшие от бомбежки куры, отчаянно кудахча (я же говорил, что успех был шумный), в полной панике носились по окрестностям Томилина.
