Кирилл Николаев - Жизнь и смерть Эдуарда Берзина. Документальное повествование
В ноябре для прокладки следующего отрезка дороги были организованы два первых лагеря: на десятом километре просеки — командировка «Дорожный район № 1» и на 23-м километре — «Дорожный район № 2».
К концу 1932 года, после окончания навигации, на учете Управлении Северо-Восточных лагерей состояло 9928 заключенных43. Таким образом, приказ Ягоды о выделении Севвостлагу 16 тысяч репрессированных не был выполнен, что объяснялось дефицитом пароходов, которые Владивосток выделял Дальстрою для перевозки этого специфического «груза». Лишь после постановления Политбюро «О Колыме» у Берзина появилось право требовать у владивостокского начальства морские суда для переброски этапов вне всякой очереди, это право ему давал третий пункт постановления: грузы Дальстроя по очередности приравнивались к военным.
Что касается четвертого пункта постановления Политбюро, то намеченный в нем перенос административного центра Охотско-Эвенского национального округа из Нагаево далеко на юг был очень симптоматичен. Дальстрой отобрал у округа две трети его территории, где была сосредоточена большая часть аборигенного населения. Переносить центр округа в Охотск было совершенно бессмысленно, так как ни в этом маленьком городишке, ни вблизи него аборигенные народности не жили.
После возвращения Берзина из Москвы окружные власти вынуждены были, оставив все имущество Дальстрою, перебираться на юг Охотского побережья. В качестве центра они избрали небольшой поселок Аян. Но дни национального округа были уже сочтены: в 1934 году по указанию Сталина ВЦИК принял постановление о его ликвидации. Директор особого треста добился единоличного управления огромным краем, где издревле протекала жизнь аборигенных народностей Севера.
Когда Берзин возвращался из первой командировки, он взял с собой в Нагаево семью. Его жена Эльза Яновна так вспоминала об этой поездке.
«В 1932 г. в июне Эдуард выехал в Москву для разрешения срочных вопросов. В ноябре вся наша семья выехала на Колыму.
Поездка по Охотскому морю была жуткой, был сильный шторм. Болтались в море девять суток. Когда приехали в бухту Нагаева, на пароход пришел начальник порта Лапин Э. О. и доложил Эдуарду, что во время шторма уничтожены все плавсредства, кроме одной лодки и катера. Слов нет, какое это было известие.
Пароходу пришлось ждать, пока замерзнет бухта и выгружаться на лед. Я с детьми и собакой овчаркой Джек, при еще неспокойном море, на лодке перебрались на берег и поехали на наше новое место жительства.
Местность меня не поразила. Была такая, как я себе представляла. Мало обжитая, избушки, пара стандартных домов.
Поселились в довольно просторном, но неудобном и холодноватом доме. Но все же это было хорошо. Мне даже все это нравилось. Я люблю природу, природа Колымы необычная, и жить там, когда еще имеются хорошие товарищи, неплохо. Скучать не приходилось. Домашние заботы о семье отнимали время, потом появилась общественная работа в школе.
Я считала, что жили мы неплохо, интересно — особенно для детей было лучше, чем в Москве, много свежего воздуха, простор.
Эдуард, когда не уставал, был веселый, любил шутить, любил музыку. Сам он не играл, но имел много хороших пластинок филадельфийского оркестра, которые привез из Америки. Любил симфоническую музыку Чайковского, Шуберта, Грига.
Я посоветовала Эдуарду достать бильярд. Я знала, что он любил иногда сыграть. Когда мы были в Москве у Яна Эрнестовича Рудзутака на даче, они вдвоем сражались. Я подумала, что для него будет неплохо после трудового дня поразмяться, и бильярд достали.
Приходили в выходной день еще кое-кто из любителей сыграть на бильярде, например, Лев Маркович Эпштейн, Гехтман И. Е. и другие. А в рабочие дни дома других партнеров у Эдуарда не было, пришлось мне научиться и с ним играть, а ребята уже спали.
Изредка с Эдуардом выйдем вечером вдвоем погулять, любуемся огнями Магадана, и скажет он тогда весело:
— Огни-то какие горят!
…Ездили мы всей семьей на большое событие — открытие первого моста через реку Колыму. Нас по дороге чуть не постигло несчастье. Эдуард научился править машиной и захотел какое-то время сам вести машину. Сзади я сидела в середине, Петя слева, Мирдза справа. Вдруг на каком-то повороте машина перевернулась и полетела с насыпи. Стекла повыбивались. Все молчали, боялись заговорить. Тогда Мирдза первая заговорила, сказала:
— Мама, чего ты на меня навалилась?
Тогда все заговорили. Оказались все целы и невредимы. Хотя Эдуард кивал на руль, но я уже больше не хотела, не доверяла ему садиться за руль.
Дети любили отца, и он любил их — но, к сожалению, чтобы поговорить, как они того хотели, слишком было мало времени. Большей частью встречи были утром и за обедом»44.
Как добывали золотоЧерез несколько дней после возвращения из Москвы 8 декабря 1932 года Берзин созвал руководящий орган партийной организации Дальстроя — бюро парткома. Он рассказал партийной верхушке содержание постановления Политбюро «О Колыме». Подчеркнул, что теперь он не подчиняется местным органам власти и будет действовать только в соответствии с указаниями ЦК партии.
Конечно, Берзину не давала покоя золотодобывающая отрасль — главная в Дальстрое. Однако он хорошо понимал, что кардинальные перемены там могут произойти только после постройки дороги.
В летние месяцы, в его отсутствие, были вдвое расширены площади, на которых велись добычные работы. Теперь к пяти уже существовавшим приискам (Борискин, Первомайский, Юбилейный, Утиный и Холодный) добавилось пять новых: Геологический, Таежник, Оротукан, Бючанах, Три медведя.
До начала сезона в приисковом районе находился всего 301 человек. За лето 1932 года из Нагаево сюда направили еще около 600 рабочих, в том числе 34 заключенных45. Организация груда осталась старой: рабочие делились на старательские артели по 15–25 человек вольнонаемных. Те несколько десятков заключенных, которых направили в приисковый район, были заняты на подсобных работах: в основном, заготавливали дрова. Несколько человек занимали должности специалистов.
Каждой артели руководитель прииска выделял «деляну», то есть разведанную геологами небольшую площадку, где предполагалось хорошее содержание золота. По тем временам нормальным содержанием считалось 20–50 граммов на кубометр золотосодержащей породы (она называлась «песками»), а хорошим — больше 50 граммов.
Чтобы уточнить, где проходят края золотоносной россыпи, члены артели на отведенной площадке «били шурфы», то есть копали узкие (насколько возможно) ямы. Одновременно они определяли толщину верхнего — пустого слоя почвы, который назывался «торфа». Затем эти торфа убирали в сторону. Под ними открывались «пески», которые пускали в промывку.
