Борис Малиновский - Путь солдата
Перед третьей контратакой Новикова, Саксина и Спесина вызвали к командиру стрелкового полка. Находился он метрах в двухстах позади от нашего НП в легком блиндаже, который ему уже успели построить. Там же был и командир дивизии. Первым оттуда к нашему окопу прибежал Спесин. Успел сказать срывающимся голосом:
– Но-овая контрата-а-ка! Отвернись, старший сержант!
На моих глазах стал расстегивать поясной ремень – от страха перед новым шквалом ответного немецкого огня напала на труса медвежья болезнь. Он и утром, когда мы шли по лесу, неоднократно пугал нас, бросаясь на землю не только при близких разрывах, но и от звуков далеких минометных выстрелов.
Подоспевший Новиков уже передавал приказ командиру гаубичной батареи, крича в трубку:
– Вызов! "Карандаши" встают снова[6]! Начинай подготовку! По красной[7] пойдут! Сразу дави шеститрубный[8]! Чтобы совсем замолчал – не мешал "карандашам"! "Огурцов"[9] не жалей! Выполняй!
Эта контратака, также безуспешная, была последней.
Следующий день выдался спокойнее. Немцы не пытались наступать дальше, мы окапывались. Командир дивизиона приказал уточнить привязку огневых позиций, переведенных на новое место. Я пошел в район огневых один, красноармейцы остались строить блиндаж. Шел прямиком, по азимуту,- так короче,- надеясь на свой опыт. Лес густел. Наткнулся на мертвого красноармейца. Лица уже почти не осталось, шинель разлезлась, видимо, он лежал здесь давно, с зимы. Рядом валялась покрытая ржавчиной винтовка, кругом – стреляные гильзы винтовочных патронов. Я не решился посмотреть его документы – таким отталкивающим был идущий от трупа запах. Сейчас не могу себе этого простить – вряд ли кто сообщил родным, что человек геройски погиб, а не просто "без вести пропал". Наконец лес кончился, пошло большое поле, огороженное забором из колючей проволоки. Пролезть под нее можно было – всего два ряда колючки и протянута достаточно высоко от земли. Но мне почему-то не захотелось нагибаться, дойдя до угла изгороди, пошел вдоль нее. На втором углу увидел прибитую к столбу фанерку с нарисованным черепом и надписью черной краской: "Мины". Хорошо, что поленился лезть под проволоку! Подорвался бы на нашем же минном заграждении. Минам-то все равно – враг или свой.
Нашел огневые, не меньше часа ходил взад и вперед в районе расположения батарей. С трудом разобрался, где нахожусь: кругом лес, болота да редкие поляны и полное бездорожье. Отметил на карте, где поставлены батареи. Просто так, без привязки. Инструменты тут не помогли бы. Назад шел уже не по азимуту. Сделал крюк и вышел на дорогу. Хоть и много дальше, но спокойнее. Совсем не хотелось лежать, как тот, полуистлевший, в лесу…
Видно, я приглянулся Новикову, Ему понравилась схема расположения огневых позиций дивизиона, которую мне поручили начертить для донесения в штаб полка. Собравшись пойти на НП одной из батарей, он взял меня с собой. По пути я все время смотрел на карту и компас. Надо было поточнее определить координаты НП. В лесу это не просто, но, как я сегодня убедился, возможно. Шел машинально за Новиковым. Главное-не упустить ниточку пути на карте.
В мирное время, на учениях, было по-иному. Ориентиры для привязки указывались штабом, хватало времени, чтобы использовать топографические приборы. Тут же только карта, компас и считанные минуты, даже секунды времени.
Новиков не придерживался линии связи, шагал, как ему удобнее. Но новую передовую, видимо, представлял плохо: вдруг прямо над нашими головами раздались свист пуль и резкая трель близкой автоматной очереди. В это время мы шли лесной вырубкой, напоминавшей по форме квадрат, с редкими небольшими кустиками, одиночными деревьями. Пули взвизгнули, когда мы уже приближались к окружавшему вырубку лесу. Нас инстинктивно бросило на землю. Однако это не спасло. Пули снова с громким стуком взрыли землю прямо перед нашими головами. Мы вскочили и что было сил бросились к спасительному лесу. Еще одна очередь, еще и еще…, Не знаю, что страшнее – близкий разрыв бомбы или снаряда или свистящие и бьющие по земле рядом с тобой пули немецкого автоматчика. Пожалуй, одинаково. То падая на землю, то бросаясь вперед, когда отсвистят пули, преодолели оставшуюся сотню метров. Вбежав в лес, увидели совсем близко блиндаж с амбразурой в стороне поляны и бросились к нему. В нем было два красноармейца. Один, раненый, с перевязанной бинтом шеей, лежал без сознания и тяжело дышал с хрипом и бульканьем. Второй встретил нас словами:
– Кукушка проклятая, черти бы ее съели! Засела на дереве, не разгляжу на котором. Моего напарника, сволочь, зацепила, и вас чуть-чуть не порешила. Но я ее, гадюку фашистскую, выслежу! – Ворчливо добавил: – Вы поосторожнее, на нейтральную полосу вылезать не стоит, не бульвар!
Отдышавшись, мы двинулись дальше и наконец попали на батарейный НП.
К вечеру, без происшествий, вернулись в штаб дивизиона. Штабной блиндаж был уже построен. Вырытую в земле яму, глубиной примерно в метр, около трех метров длиной и два метра шириной, покрыли сверху бревнами и забросали сверху вынутой из ямы землей. Получился блиндаж в один накат. Стенки ямы укрепили тонкими жердями, пол настелили из кольев, уложенных на толстые чурбаки. В одном из углов блиндажа выкопали небольшую ямку для стока воды – она постоянно собиралась там и вычерпывалась дежурным по блиндажу. Вход в блиндаж закрыли палаткой.
Немного отдохнув, я решил написать письмо домой. За эти дни мне "на собственной шкуре" довелось убедиться в разнице фронтовой обстановки для полка артиллерии Резерва Главного Командования, в каком я был в 1941 году, и для артиллерийского полка стрелковой дивизии, в которую попал сейчас. Тогда мы имели слабую связь со стрелковыми подразделениями, находились дальше от передовой. Здесь все было жестче, обнаженней, опаснее. Только за прошедшие дни меня могло много раз убить или ранить. Если бы я попал в такую обстановку сразу, в первые месяцы войны, мне, конечно, было бы очень тяжело. Мой опыт, пусть небольшой, помогал справиться с новыми испытаниями.
Коптилка из консервной банки и ружейного масла едва освещала не очень ровные строчки письма, выходившие из-под карандаша. Огонек ее нервно вздрагивал, когда где-то неподалеку рвались, сотрясая блиндаж, тяжелые снаряды, методически посылаемые друг за другом немецкой артиллерией. При взрывах из щелей наката сыпалась земля и капала вода, сочившаяся из набросанной сверху мокрой земли.
"Пишу вам письмо, сидя в крепком, сухом и уютном блиндаже. Ночь. Немцы успокоились. В сводках за первые числа мая о нашем участке сообщалось: "Идут бои местного значения". Сегодня уже тише. За меня не беспокойтесь. Сообщите Леве мой адрес. Долго ли мы здесь пробудем – не знаю…"
