А. Глумов - Н.А.Львов
В парке было множество затейливых павильонов, мостиков, статуй. В письмах и мемуарах современников упоминается огромная медная фигура Пифии в двести пудов, изваянная Рашеттом, и чугунный бюст хозяина дома, вероятно, работы Шубина. Достоверно известно, что Львовым построен «Первый садовый домик на даче Безбородко». В разбивке парка Львов принимал, конечно, самое деятельное участие.
При отделке дворца на Почтамтской и дачи в Полюстрове Безбородко пришлось позаботиться и о картинах. Заказал он Левицкому портрет Анны Давиа Бернуцци, своей пассии, артистки итальянской оперы-буфф.
Анна Давиа блистала на императорской сцене в операх Галуцци и Паизиелло. Ездила в Могилев с императорской труппой, сопровождая Екатерину на встречу с Иосифом II. Безбородко был от нее без ума и платил ей ежемесячно «пенсию» в восемь тысяч рублей ?29.
Давиа отличалась своеобразной, типично южной красотой. На портрете Левицкого любуешься цветом ее лица, удивленными, высоко поставленными черными как смоль бровями, томными глазами с выражением наигранного простодушия и легкой игривой улыбкой на нежных губах.
Портрет Анны Давиа в новой для того времени технике гравюры лависом создал и Львов. На гравюре Львова Давиа изображена в профиль. В глазах то же лукавство, но уже с оттенком жесткой настойчивости, что подчеркнуто также линией носа и лба, напоминающей профиль хищной птицы.
Львов, облачившись в мундир Почтового ведомства, сделавшись «главным присутствующим в Почтовых дел правлении», «советником посольства», да еще награжденный в апреле 1782 года за представленные модели кораблей бриллиантовым перстнем (о чем постарался, разумеется, Безбородко), пытается использовать свои связи для друзей: и Капнист и Хемницер нигде не служили. Пристраивать их к делу оказалось не так уж легко. Проще получилось с Державиным: Безбородко 18 июля 1782 года выхлопотал у государыни награду за составленное им «положение», посвященное кругу обязанностей Государственных экспедиций о доходах и расходах, - Державин был возведен в чин статского советника.
Львовский кружок в 1782 году собирался преимущественно в доме Державина на Сенной, у которого оказался добротный кров и хозяйство, а главное, отличная хозяйка. Катерина Яковлевна, дочь кормилицы цесаревича Павла Петровича и камердинера Петра III, унаследовала от отца своего, португальца, чисто южную красоту - смуглое лицо, иссиня-черные брови и волосы, огромные миндалевидные глаза.
«Она пленялась всем изящным, - вспоминает И. И. Дмитриев, - и не могла скрывать отвращения своего от всего низкого»30. Всем нравилось ее гостеприимство, спокойный, ласковый, веселый нрав. Пленира, как звал Державин жену, была образованна, много читала, пела, вышивала, рисовала, переписывала для мужа стихи, умела ловко вырезать портретные силуэты из черной бумаги. Одному из таких ее силуэтов Львов посвятил шутливые стихи:
«Державина сего Гаврилу полюбила,
Чему дивится свет, -
И мужа доброго дурным изобразила.
Так вот и силуэт,
Которого чернее нет.
О, туши мрачна сила!»
Екатерина Яковлевна беззаветно любила мужа, была с ним уступчива, тиха и смиренна, лаской смягчала бурную вспыльчивость и необузданные приступы гнева. Но когда было надо, то умела постоять за себя, а главное - за Ганюшку, тем более что, несмотря на предыдущие уроки, он продолжал себя вести задорно, задиристо.
Написал Державин новые стихи, опять нападал на самую верхушку вельмож, власть имущих. Потемкин, Панин, Вяземский, Нарышкин, Алексей Орлов нашли в них явное, при этом весьма непрезентабельное отражение. Даже царица была задета в стихах: поэт изобразил ее далеко не сверхъестественным существом, возвышенным гением, безгрешной богиней, как это было принято в поэзии тех лет, а самым обыкновенным человеком, наделенным человеческими слабостями, а это казалось дерзостью для того времени. Стихи получились превосходнейшие, легкие, местами шутливые, с лексиконом повседневных, самых обыденных слов, заимствованных из просторечия, чем опять-таки вызывающе смело нарушались заповеди выспренней классической оды. Это были прямые ростки реализма, говоря современным нашим языком. А проявление реализма в ту эпоху неразрывными нитями связано с критикой существующего строя и крепостного порядка.
Львовский кружок понял громадное значение новаторской оды Державина - это было, по сути, преобразование, разрушение старых канонов. Однако после обсуждения предпочли от распространения стихов воздержаться: опасались неприятностей. И Державин запер свою оду в бюро.
В мае Львову наконец удалось выхлопотать у Безбородко службу Хемницеру: назначение на должность генерального консула в Смирне. Пришлось согласиться. Капнист, узнав об этом, воскликнул: «Да подумал ли ты хорошенько, что ты сделал? Да ты таки без друзей там с ума сойдешь!»
Но другого выхода не было. С тоской и смятенной душой в ночь с 6 на 7 июня Хемницер выезжает из Петербурга. Здесь он оставил «всех тех, которые мне жизнь приятною делали». Львов рассказал ему о своей тайной женитьбе. Однако ни тени ревности не найти в письмах Хемницера. Он постоянно шлет Марии Алексеевне поклоны, скромные подарки, вспоминает прощальную прогулку с нею вдвоем в белую ночь по мосту, «который на Петербургскую сторону», ее обещания посылать ему письма в далекую Турцию. Он продолжает ее любить.
Непривычный климат, непривычный быт, непривычные люди окружали Хемницера в Турции. Он сообщает, что в Константинополе и в Смирне грязь, нечистоты, смрад, дохлые собаки и кошки на улицах, родовая месть среди населения ... мщение за мщение... режут и режутся всякий день», а у него - отсутствие денег. Он сам в окружении недоброжелателей - «...зри и виждь: вот змеи шипящие, а ты молчи: глотай, все глотай... Письма от вас, а особливо от тебя, весьма мною ожидаемы. Только у меня и праздника»31.
Львов не забывал его, писал ему часто и много, посылал ему рисунки, стихи, давал деловые советы, без конца исполнял его поручения, был посредником в дипломатических связях с Коллегией иностранных дел, с Бакуниным и Безбородко, в дружеских - с Державиным и Капнистом.
Львову удалось пристроить наконец и Капниста к Почтовому департаменту: его назначили на должность так называемого контролера. Однако Капнисту чиновничий мир был тягостен. Он выхлопотал себе отпуск и уехал в свою Обуховку.
Поздней осенью того же 1782 года Капнист из Обуховки послал с оказией Львову письмо, в котором взмолился выхлопотать ему отставку, - в Почтовом дел правлении у него хватило терпения прослужить всего несколько месяцев. 19 декабря шлет второе письмо: «Никак не старайся... доставлять мне какого-нибудь другого места, я хочу жить совершенно для себя»32.
