Гюг ле Ру - Гибель Византии
— Прости меня, если я ревную тебя к твоему Богу! Я отказался от своего рая ради тебя. Не открывай же мне двери и в твой… Мы знаем такое небо, где мы царим одни. Унесемся же туда!..
XXIIРадостная весть о взятии Хандакса была очень приятна императору, проводившему все свое время в объятиях красавицы Теофано. Чем менее эта удача была им заслужена, тем более она его радовала. Мысль о дерзости сарацин как кошмар давила Романа и пробуждала его среди ночи, мешая спокойно отдаваться своему счастью. Теперь же Хандакс был превращен в развалины, в которых догоравшие пожары тушились кровью.
Воины Фоки, ворвавшись, как ураган, в побежденный город, прошли по всем его кварталам и побывали в каждом доме. Двести женщин были истерзаны и задушены. Маленьких детей разбивали о камни. Стариков убивали на улицах, а людей способных работать приводили в порт и продавали в рабство.
Старый эмир Корунас с сыновьями и с женами ожидали позорной казни, которая должна была украсить триумф победителей.
Богатство добычи превзошло все ожидания. В продолжение полтораста лет пираты Средиземного моря собирали в свое логово награбленные в тысячах городов богатства.
Только одна продажа невольников, наполнила золотыми денариями шлемы воинов. Целое судно со священными реликвиями, некогда взятыми из святых храмов и хранившихся для того, чтоб при случае продать их за большие деньги, было послано в Византию.
По старому обычаю полководец, возвращающийся из похода увенчанным славою победы, должен был войти в город с большим триумфом и пышностью; для него устраивалась торжественная встреча.
В ожидании этой встречи, император Роман предложил Фоке занять свой загородный дворец, который соединялся с городом непрерывным садом. По своей подозрительности и малодушию Роман боялся, однако, отдать полководцу надлежащие почести. Во дворце вообще не любили военачальников, которых боготворило войско, и потому Фоке пришлось обойтись без триумфальной колесницы. Но он не страдал от этого. Он знал, что народ воздаст ему все почести, в которых отказывал император. И как Роман ни окружал самого себя пленными сарацинами, народ знал, кто победил и привел их в Византию.
Праздник, который должен был окончиться представлением в цирке, начался церемонией на форуме. Опоясанная со всех сторон портиками, эта площадь, находящаяся между дворцом, сенатом и собором, была самым сердцем Царицы мира и носила название Августеона. На ней возвышалось множество колонн из разноцветного мрамора, стояли статуи императоров и императриц, отлитые из золота и серебра, а также редкие египетские изваяния.
Яркое солнце заливало Августеон, когда около полудня император взошел на верхнюю ступень пьедестала колонны, поставленной в память Константина, где над его головой возвышался крест со святой надписью.
Направо от императора, на паперти собора, находился патриарх, окруженный духовенством, а обе стороны площади были заняты толпою сановников.
Роман сделал знак копьем, которое держал в правой руке, и привели старого эмира Корунаса с сыновьями и других пленных сарацин. Закованные в цепи, как дикие звери, они медленно подвигались к середине площади, их белые одежды ярко блестели на солнце.
Несмотря на то, что их унижение радостно возбуждало всех присутствующих, на площади господствовала полная тишина. Все ждали, когда запоют триумфальный гимн:
— Господь моя крепость и сила!.. — раздалось, наконец, в тишине.
Напев гимна был торжественный, слова полны глубокого смысла. Голоса придворных певчих, а с ними и всего народа слились в один восторженный хор.
Тогда, среди воинов сопровождавших сарацин, произошло неудержимое волнение. Победители побуждали побежденных пасть ниц к стопам императора. Только старый эмир настойчиво пытался приподнять голову, которая была насильно пригнута к подножию трона.
За исключением таких неустранимых жестокостей, вся церемония представляла собой веселый, оживленный праздник.
Дворцы и дома исчезали под массой гирлянд из зелени, под драпировками из азиатских тканей. Лавровые деревья, душистые цветы, ароматичные куренья наполняли воздух благоуханием. Обитатели домов выставляли на балконы и окна золотые и серебряные вещи, посуду и дорогое оружие. При ослепительном блеске солнца повсюду горели жаровни и факелы.
Взоры всех были обращены на Фоку.
Императрица Теофано со своими приближенными любовалась церемонией из-за решетки церкви Святой Марии и, когда Фока проходил мимо, она очень волновалась. Стараясь получше рассмотреть героя, избавившего ее от постоянного страха, она приподняла голову и заглянула ему в глаза. Фока ожидал этого взгляда, и потому ни одна черта не дрогнула в его лице, когда он встретился с нею глазами.
Для внимательного наблюдателя, однако, этот маленький эпизод мог выдать тайну честолюбия Фоки, в котором Теофано была самой высшей ступенью…
В эту же минуту нетерпение другой женщины жаждало появления другого воина.
Ирина рассеянно смотрела на шествие. Ее мало занимали блеск золота и серебра, восточные редкости, пурпур Дамаска, персидские ковры, изделия из слоновой кости и черного дерева, из раковин и перламутра; ее не интересовали сабли, палаши, инкрустированные золотом щиты. Мало возбуждали в ней любопытства и пленные принцессы. Не прельщали ее ни арабские лошади с их завитыми гривами и хвостами, ни вереницы верблюдов с их качающейся, стройной походкой и неприятным ревом, пугавшим дружины руссов.
Ирина ждала триумфа своего возлюбленного, так как он должен был появиться на квадриге, на которую возвела его ее любовь.
Наконец, показался могучий торс Дромунда, в накинутом, поверх серебряной кольчуги, хитоне. В правой руке Дромунд держал, пику с ярко-красным норвежским значком. В левой были вожжи, которыми он так ловко правил, что, казалось, квадрига плыла как ладья по волнам, а он при этом походил на одно из тех золотых изваяний, которыми украшают носы кораблей.
В тот момент, когда Дромунд проезжал мимо ложи Ирины, выражение его лица на мгновение изменилось. Его светлые глаза, смотревшие на лошадей, поднялись и обратились на ложу. Он взглянул на свою возлюбленную. Этот взгляд вознаградил ее за все…
XXIIIВ разношерстной армии, которую вел за собой Фока, особенной страстностью отличались норманны.
В их могучих телах таился большой запас нетронутых сил.
Выросшие в борьбе с природой, приученные к полному воздержанию условиями морской жизни, попадая на почву Византии и сталкиваясь с ее соблазнами, они обыкновенно смущались. Но смущение это рассеивалось от первой же чаши вина. Вино вызывало наружу тлевшее в них пламя и отражалось в их светлых глазах пурпурным отблеском. Оно горячило их кровь и доводило их нетронутые души до буйного помешательства. Оно возбуждало норманнов как напиток, который прибавляют к пище диких зверей, желая придать им больше ярости.
