Владимир Сыромятников - 100 рассказов о стыковке
Дополнительное общение со Всеволодом Ивановичем стало еще одной дачей и осталось в моей памяти надолго.
В диссертацию вошли открытые материалы (350 страниц) и секретная часть (70 страниц). В целом она считалась секретной, поэтому все отзывы тоже были секретными. Это усложняло и без того громоздкую процедуру оформления. Как удавалось все сделать вовремя, знал один Бог, сами соискатели и их верные помощники. Приходилось пускаться на всякие, в том числе полузаконные, хитрости.
Чтобы оперативно ознакомить членов ученого совета с диссертацией, я отксерил ее открытую часть, которую умудрялся проносить через проходные под мышкой или за поясом. До сих пор с ужасом вспоминаю о том, как моя рукопись выскользнула из?под плаща прямо перед кабинщицей в проходной ЦНИИМаша. От неожиданности мы оба растерялись. К счастью, я первым пришел в себя, видимо, у этой охранницы такого еще не было в практике. Я быстро сгреб рассыпавшиеся по полу листы, а оказавшийся рядом парень помог мне это сделать быстро, и помчался в Москву, окрыленный такой удачей. До защиты оставалось только два дня. Попадись мне тогда более строгая охранница, наверняка нашлись бы люди, которые захотели бы раздуть этот случай в целое дело, с нами и на наших глазах бывало и не такое…
Как это часто случается, трудная и долгая подготовка резко отличались от самой защиты, которая состоялась 22 июня. Этот самый долгий день в году мое поколение никогда не забудет: 37 лет назад Гитлер напал на Советский Союз. Накануне, 21 июня, мне с женой и моим хорошим приятелем И. Хайрулиным, разработчиком электромагнитных тормозов для стыковочных амортизаторов, приехавшим на мою защиту из Уфы, пришлось выдержать арьергардный бой на улицах Москвы. Почти как 38 лет назад, это была война моторов. Трое — на трое: московский таксист с двумя кавказцами и мы. Наши «дватцатьчетверки» несколько раз чуть не столкнулись на полном ходу. После этого мы чуть не перешли на холодное оружие: противники взялись за большие гаечные ключи. Хладнокровие Ирека и темперамент Светланы, как мне кажется, спасли ситуацию: я не попал в больницу и даже не предстал перед учеными с подбитым глазом, как часто бывало не раз в последующие годы после хоккейных баталий.
Защита прошла в этот военный день очень гладко: ученый совет, члены которого знали меня и мой вклад в технику стыковки, единодушно проголосовали «за». Подготовка и отправка всех необходимых бумаг в ВАК заняла еще две–три недели. После этого я взял отпуск и уехал с женой и дочерью в Крым.
По рекомендации нашего «ангела–хранителя» Ивана Ивановича, нам дали два отдельных номера в пансионате на самом берегу моря. Это давало возможность жить под тем же лозунгом: «лучший отдых — это работа до обеда!» В то лето по горячим следам успешно завершенной диссертации я начал готовить рукопись монографии по технике стыковки, однако работа над ней все?таки растянулась на несколько лет.
Уже осенью мне позвонил К. Колесников, еще один блестящий профессор из МВТУ, и сообщил, что он успешно представил мою диссертацию на президиуме ВАК, и его председатель Угрюмов сразу стал для меня Кирилловым.
Все последующие годы моя разноплановая деятельность в области стыковки при разработке новых систем базировалась на результатах, полученных в диссертации. Таким образом, несмотря на все издержки, усилия, затраченные на этом этапе жизненного пути, оказались далеко не напрасными.
3.7 Профессор
Лес и космос не так уж далеки друг от друга, как это кажется на первый взгляд, и не только для меня. В детстве я жил рядом с Московским лесотехническим институтом — МЛТИ, который имел сокращенное название Лестех, или просто Лес. Этот Лес стал для меня изначальной альма–матер. Мальчишкой меня звали Сыром. Когда я совсем вырос, американцы стали называть меня Big Cheese, то есть, Большой сыр. Другое свое прозвище, Профессор, я тоже заслужил довольно рано. Мне присвоили профессорское звание много лет спустя, после того как я несколько лет поработал на близких мне лесников. Только после этой дополнительной лесной стажировки я возглавил кафедру кибернетики на ФЭСТе, факультете, который готовил инженеров для РКТ, для НПО «Энергия», для ЦУПа и других ракетно–космических предприятий Подлипок.
История кафедры ФЭСТа в Лестехе такова. После запуска Гагарина Королев активизировал свою деятельность в космосе и на Земле. Планируя будущее, он не мог не думать о молодых кадрах. Наряду с вузами, готовившими специалистов для РКТ (МВТУ, МАИ и др.), он положил глаз на ближайшего соседа, родственный Лестех. Этот период совпал с инициативой Хрущёва приблизить вузы и другие институты к производственным базам. Известно, что Министерство сельского хозяйства почти выселили в Подмосковье. В таких условиях у Лестеха была прямая дорога в настоящий лес. Ракетчики предприняли энергичную попытку осуществить эту «космическую операцию», однако атака захлебнулась, так как лесные братья оказались тоже крепкими ребятами. Они отыскали декрет самого Ленина, в соответствии с которым подчеркивалась важность централизованного развития лесной промышленности и правильной организации МЛТИ.
Но Королев не отступил от своей идеи, что было для него характерно. В свою очередь ученые–лесники решили сделать уступку могучему соседу. Так РКТ завоевала плацдарм в лесу, прорубив там просеку в космос в виде ФЭСТа. Новое образование стало взаимовыгодным начинанием: ОКБ-1 получило кузницу кадров для управленцев, а лесная наука стала черпать новую технологию аж из космоса. На ФЭСТ, к современной технике, потянулась молодежь из Подлипок. Тысячи молодых специалистов пришли в Подлипки и на другие предприятия РКТ. ФЭСТ дал миру выдающегося космонавта В. Рюмина.
Я еще раз должен вспомнить о том, что я вырос рядом с Лестехом, в семье его преподавателя. Вся моя жизнь и семья были связаны с этим институтом: обе мои сестры, Наталья и Маргарита, как и много лет спустя мой сын, стали его выпускниками, а моя жена почти 30 лет преподавала на кафедре теоретической механики этого института. В конце концов, пришла и моя очередь стать его профессором.
Профессор! Это звание и просто слово было и остается символом носителя высшего уровня знаний и авторитета в любой области. Американцы уважительно называли нашего директора — профессор Бушуев. Не помню точно, с какого времени, но прозвище Профессор прилипло ко мне еще задолго до того, как я стал преподавать в вузе. Помню, как, вернувшись из Хьюстона в конце 1973 года, я встретил своего соседа по гаражу, «холодного» (без докторской степени) автомобильного профессора Ф. Шевелева, который заведовал кафедрой автотранспорта во Всесоюзном заочном политехническом институте (ВЗПИ). Несколько склонный к демагогии, он спросил: «Ты профессор?» Мой отрицательный ответ инициировал его несколько неожиданный совет: «По телевидению тебя назвали профессором, нет, ты не должен этого упустить, ведь это же Центральное телевидение Советского Союза!»
