Александр Волков - Опасная профессия
Замечу уж, кстати, что некоторых авторов мы таким образом здорово избаловали. Помнится, на Алтае был у нас один замечательный дед, Герой социалистического труда Григорий Илларионович Щербинин. Землю знал и чувствовал поразительно. От него я научился, как на ощупь определить готовность почвы к севу: сжать в комок и шлепнуть об землю — шмякнется тяжело, единой плюхой
— не поспела еще почва к приему зерна, а рассыплется в пыль — сеять уже поздно… Определить температуру легче всего, сняв штаны и сев на землю «пятой точкой» — самым чувствительным местом… Можете представить себе, как все это было интересно для горожанина. Щербинин приходил к нам с тетрадкой, в которой записывал наблюдения за природой, за посевами и рассказывал что-нибудь интересное и полезное, что могло послужить советом для многих земледельцев. Мы хватались за бумагу, оформляли все это в статью и печатали за его подписью. Порой его визит к нам начинался так: только заходит, здоровается и уже с порога:
— Золотце, гонораш-то будет?
— Ларионыч, какой гонораш? Ты же ничего не писал!
— Я и на радиво не писал, а пришел — мне ребята гонораш дали.
Тогда совсем не было принято, чтобы автор делился гонораром с журналистом. Ни копейки не взял я даже у человека, по рассказу которого сделал его книгу. Мы считали так: нам платят зарплату, а вот автора надо всячески стимулировать. Не берусь судить, чья позиция правильнее — наша того времени или нынешняя, скажем, известного журналиста Невзорова, который даже с коллеги-журналистки из Финляндии взял крупную сумму за свое интервью. Просто мы разные, даже и сейчас.
Вернувшись из поездки к Чепелю в Ростов, я успел только немножко отмыться от грязи, от пыли, от пота и тут же сел в поезд. В тряском вагоне, на постоянно уезжающем из под локтей столике за ночь написал статью. Утром она лежала на столе и.о. редактора отдела. Материал ему понравился, он сдал его в набор. Но позже, во второй половине дня, вдруг вернулся к себе в кабинет, где я сидел, и сказал, что ответственный секретарь Остроумов недоволен статьей: как-то она не так написана. Они поспорили, почти поссорились, и вот нужна моя поддержка. Я пошел к «ответсеку», мы с ним тоже поругались и, в конце концов, все вместе, втроем отправились к Аджубею, как к судье. Знаете, не часто бывало в наше время в крупных редакциях, чтобы корреспондент, заведующий отделом и ответственный секретарь вот так вот пошли, как к арбитру, к главному редактору разбираться, хороша ли статья. Надо верить в него и знать, что он не воспримет это как мелочь, не отмахнется, а будет всерьез пытаться рассудить спорящих.
Аджубей быстро прочел статью и сказал:
— Мне нравится.
— Вы же, Алексей Иванович, говорили, — заметил Остроумов, — что, может быть, лучше сделать не статью, а что-то вроде обращения директора совхоза к другим руководителям. Чтобы это была не просто критика, а конструктивный материал…
Аджубей вдруг ухватился за это: да, в самом деле, так было бы интереснее — не просто критика, а обращение. Тогда можно дать его на первой полосе, на открытие, «чердаком» — начал он фантазировать.
Я же, уставший уже до чертиков, хмуро возразил, что надо было тогда и заказывать обращение — по тону, по стилю совсем другой материал. Мне же была заказана критическая статья.
Аджубей немного завелся, мол, что спорить, это же пустяковое дело — переделать. Тут же вызвал стенографистку и начал ей диктовать этак немножко нараспев: вот, мол, плохо родит поле, одна там глина, но внесут удобрения и… Посмотрит земледелец, а это уже не глина — чистый чернозем. Фраза эта запомнилась мне буквально.
Грызлов, который тоже был недоволен поворотом событий, мрачно буркнул:
— Ничего не будет чернозем. Так не бывает.
Аджубей рявкнул на него:
— А вы молчите! Непонятно что ли, что даю общий настрой!
И продолжал диктовать, причем все время приговаривал: «Вот так, Саша!» Скажет фразу напевную и опять:
— Вот так надо, вот так, Саша! Хоть вы и аграрник, но, знаете, иногда надо и форму придать…
Я очень рассердился, тем более что устал здорово, проголодался, а уже был вечер (скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается). Говорю, что нараспев я тоже могу, но если делать письмо-обращение, которое включало бы и критику, одним распевом тут не возьмешь.
— Как хотите, но материал сегодня же должен быть сдан в набор, — сказано было уже резко.
Николай Григорьевич засуетился: давай скорее делать, ведь статья же в номер пойдет.
— Знаешь что, — говорю мрачно, — я хочу есть. Где тут буфет?
Он позвонил в буфет для членов редколлегии, который в это время только и был открыт, я набрал там колбасы, молока, батон белого и снова спустился в отдел со всем этим богатством. Грызлов, смотрю, еще более взвинчен.
— Ты где-то там болтаешься, а тут Аджубей два раза уже приходил, тебя спрашивал.
— Я, — говорю, — хочу есть и, пока не поем, ничего делать не буду.
Сел за стол и начал уминать батон с молоком и колбасой.
Сидел как раз напротив открытой двери, и вдруг вижу — по коридору быстрым шагом летит Аджубей. Увидел меня жующим, усмехнулся и свернул в первую попавшуюся дверь. Я продолжал жевать, но понял, что он явно идет сюда. И через некоторое время он действительно появился.
— Вы извините, что я помешал вам, вы, наверное, не обедали…
— Даже не завтракал.
— Но материал, Саша, действительно нужен в номер. Я предлагаю сделать так: вы будете здесь работать, а я сяду в соседней комнате, вы станете давать статью по страничкам, и будем засылать их в набор. Так у нас дело пойдет быстро.
— Мне это неудобно, — возразил я.
— Ну, почему же?
— А потому, что я буду волноваться: сидит рядом главный редактор и ждет каждой моей странички. Я плохо сделаю эту статью. По-моему, можно все как-то попроще и поспокойнее…
Он задумался на секунду:
— Да, вы, пожалуй, правы. Я вас понимаю. Давайте по-другому: я пойду сейчас в соседний кабинет, и мы с вами оба будем писать — каждый по-своему. Вы иронизировали над напевностью, а я сделаю так, как я представляю себе это обращение. Только одно условие: я буду иногда к вам заходить, спрашивать конкретные вещи — вы прекрасно понимаете, что я не аграрник — ну, а вы ко мне не приходите, не мешайте, я все-таки в невыгодных условиях в этом соревновании.
И на мой недоуменный взгляд:
— Да, я вас вызываю на соревнование, кто сделает быстрее и лучше. Давайте договоримся так… Сейчас сколько?
— Знаете, — говорю, — Алексей Иванович, вы, наверное, тоже проголодались, дома вас ждут, мы как-нибудь сами управимся.
— А у вас молоко осталось?
