Александр Андреев - Берегите солнце
- Начальник цеха, Василий Иванович Сычев... Пришли на работу, а ворота на запоре. Что делается, что делается...
Сычев крикнул охрипшим голосом, обращаясь к работницам:
- Не стойте зря. Завод работать не будет!.. Сейчас вам всем выдадут талоны на муку - получите на складе. И зарплату на месяц вперед. Скоро кассир приедет. И расходитесь. Выезжайте из города. Не нынче-завтра здесь бои начнутся... Перебьют всех!..
Толпа ахнула и примолкла, пораженная страшным известием. Стоявшая рядом женщина перекрестилась и заплакала. Ребятишки прекратили возню между собой и тоже испуганно уставились на Сычева.
Молодая женщина в вылинявшей синей косынке и стеганке, напористо, властно потеснив ряды, придвинулась вплотную к начальнику цеха; щеки свежие, с ямками, сочный рот приоткрыт в улыбке, глаза серые, лихие, с искрой.
- Не надо нам твоей муки, Василий Иванович! - заявила она громко, с веселым вызовом. - Пеки пироги сам! И денег не надо! Работать хотим! Наши мужики на фронте за Москву бьются, а мы на склад за мукой побежим да из Москвы вон?! Не будет этого, Василий Иванович! Открывай ворота! А то смахнем их одним махом! И тебя вместе с ними!
Сычев отстранил от себя женщину, попросил встревоженно:
- Варвара, не бунтуй. Приказа не знаешь?
- Плевали мы на ваш приказ! - крикнула она и повернулась к собравшимся, как бы приглашая их присоединиться к ее словам. И женщины охотно отозвались, плотнее обступая Сычева.
- Неверный приказ!
- Кто дал такое распоряжение?..
- Позвони в райком, Баканину!
На помощь Сычеву подошла женщина-вахтер в стеганой телогрейке и таких же стеганых ватных брюках, заправленных в мужские сапоги.
- Зря вы, бабы, на него наскакиваете, - заговорила она, глядя на Варвару. - Разве он виноват, разве от него все это зависит?..
- А ты помалкивай! - прикрикнула на нее Варвара. - Без тебя разберемся! Иди в свою будку и сиди...
Я вспомнил москвичей, молчаливой, траурной процессией двигающихся вдоль Садового кольца, и подумал, что, возможно, многие из них вот так же, придя утром к своему заводу, к фабрике и учреждению, увидели их наглухо запертыми, чужими и неприступными, и какие-то люди, вроде Сычева, предложили им вместо работы талоны на муку, зарплату на месяц вперед и попросили покинуть город...
Я подошел к Сычеву. За мной Чертыханов и Мартынов провели Кондратьева.
- Что тут происходит? - спросил я начальника цеха и показал ему мандат Государственного комитета обороны. - Кто дал приказ закрыть завод?
- Директор. А ему - свыше. Пойди теперь разберись... - Сычев растерянно пожал плечами. - А я что могу?
- Василий Иванович, вы остались за старшего? - Сычев кивнул непокрытой головой. - Так вот: завод должен работать. Впустите рабочих, они лучше знают, что им сейчас делать. Это хозяева страны. А зарплату, какая им положена, выдайте...
- Кассир в банк поехал, - сказал Сычев. - Еще вчера. Не могу дождаться. - Чертыханов и Мартынов расступились, и Сычев, увидев Кондратьева, воскликнул обеспокоенно и радостно: - Гурьян Савельевич, где ты пропал? Что случилось? Мы уж думали, не угодил ли под бомбежку. Хотели на розыски людей посылать... А ты жив-здоров, оказывается. Деньги привез?
Кондратьев потупил взгляд, покаянно вздохнул.
- Привез. - Кондратьев покосился на портфель, который по-хозяйски крепко держал в руках Чертыханов.
Сычев тоже взглянул на Прокофия, затем недоуменно - на меня.
- Как он к вам угодил?
Я объяснил. Сычев, ужасаясь, не веря, отступил от меня, протестующе махнул рукой.
- Не может быть! Как же так, Гурьян Савельевич!
- Сам не знаю, как вышло...
Сычев сокрушенно покачал головой.
- Ведь не задержи тебя, улизнул бы под шумок-то... Война, мол, все спишет, любую пакость... О людях и забыл небось. А у них - детишки... Вот, объясняйся с рабочими.
- Не казни душу, Василий Иванович, - простонал Кондратьев. - Лучше убей... - Он съежился, будто стал меньше ростом, и невольно отодвинулся за спину рослого Мартынова.
- Выдавайте-ка его нам, - потребовала Варвара. - Мы с ним расправимся по-своему, он у нас получит все сполна - с премиальными!
Кольцо вокруг нас угрожающе сомкнулось, и Кондратьев прошептал Мартынову умоляюще:
- Заслони, ради бога... - Жалкий, потерянный, он бормотал что-то невнятное, должно быть, читал молитву, готовясь принять расправу.
- Ты чего прячешься за чужую спину, герой! - с издевательской насмешкой пропела Варвара Кондратьеву. - Шкодлив, как кот, а труслив, как заяц! Иди-ка на солнышко! - Она схватила его за ухо и вытащила из-за спины Мартынова. Ну, посмотри, жулик, кого ты хотел обворовать! - Она беспощадно трепала его за ухо и приговаривала, смеясь и озоруя: - Гляди, падаль, запоминай!.. Ах ты, тихоня! В церковь ходишь, богу свечки ставишь, поклоны бьешь, а сам чем занимаешься?! Вот тебе, вот!..
Кондратьев болтал головой и что-то мычал от боли и стыда.
- Варвара Филатова его доконает. Это точно. Не баба - огонь, - не то испуганно, не то восхищенно сказал Сычев.
Варвара пригнула голову Кондратьева к самой земле.
- Вставай на колени, жулик, проси прощения.
Кондратьев подогнул дрожащие ноги, промямлил невнятно:
- Простите, люди добрые...
Пожилая женщина с худым, исплаканным лицом, обвязанным шалью, глядела на него и горестно качала головой.
- И как же тебе не стыдно, злодей!.. Тебя за это и в острог посадить впору...
- Нечего ему делать в остроге! - крикнула Варвара с диковатым смешком. - Только место будет занимать! Лучше удавить его! Как, бабы?
Кондратьев, обезумев от страха, шарахнулся к Мартынову, ища защиты, Варвара засмеялась беззлобно и заразительно.
- Куда уполз, крыса!
Я остановил ее.
- Хватит. Не беспокойтесь, он свое получит.
Варвара распрямилась, лихие глаза сощурились вызывающе, ноздри затрепетали, а ямки на тугих щеках заиграли заметнее.
- Пожалел! Гляди на него! - Она ударила ладонью о ладонь. - Руки о такую мразь марать противно!.. - И, подступив ко мне вплотную, заговорила все с тем же веселым вызовом: - Ты мне вот что скажи, товарищ командир: почему одни убегают подальше от немцев. а мы должны торчать в этой темной, прокопченной конуре от зари до зари, даже поесть некогда, на сон - считанные минуты? Нам одним выполнять лозунг "Все для фронта!"? Нам одним собирать автоматы, "лимонки" и ждать, когда немец накроет нас бомбой или схватит живьем? Почему, я спрашиваю? - Передо мной, перед самым моим лицом как бы метались ее лихие, с золотистыми точками в зрачках глаза. - Они желают сберечь свои драгоценные жизни, а мы стоим у станков. Мы что же, хуже их? Мы что же, второй сорт? Или мы жить не хотим? Или наши мужья не на фронте? Ну?
