Станислав Мыслиньский - Из одного котелка
— Ну, наконец-то наелись до отвала! Теперь бы только увидеть хороший сон, — пошутил Мухамед, укладываясь рядом со мной на ящиках со снарядами.
— Подумай о чем-нибудь приятном, может, и приснится, — заметил я, усталый и сонный.
Но эта ночь не была к нам особенно благосклонной.
Со стоном, напоминающим грохот лавины, в станице и около нее разорвалось несколько тяжелых снарядов. Замирающее эхо взрывов неслось над крышами домов и верхушками деревьев.
— Батарея, к бою! — раздалась в ночной тишине резкая команда.
— К бою! — словно эхо повторили команду командиры взводов.
— К бою! — кричали на бегу командиры расчетов.
Мы быстро вскочили. В то время мы спали не раздеваясь, даже не снимая сапог. Спустя несколько секунд мы с Мухамедом были уже у орудия, сбросили с него маскировку. Прозвучали слова команды. Коля Усиченко вращал ручку механизмов: дрогнул и наклонился ствол орудия. Звонко щелкнул замок.
— Готово! — доложил сержант Сорокин.
Держа в руках холодный снаряд, я стоял рядом с Грицко Панасюком возле станины орудия. Такую же картину можно было наблюдать и в других расчетах. Наводчики с нетерпением ждали короткой команды: «По фашистам!..»
Итак, той ночью снова не пришлось спать.
Да, это был 1942 год, год, когда враг уже испытал на себе силу наших ударов. Гитлеровцы спешили… Последняя зима многому их научила, особенно под Москвой. Для немецких солдат закончились те времена, когда они ложились вечером спать, чтобы утром, после завтрака, продолжать преследование отступающих войск противника.
Так было в период сентябрьской кампании 1939 года, а семь месяцев спустя — в Голландии, Бельгии и Люксембурге, а затем — во Франции. В апреле 1941 года так могли действовать гитлеровские войска в Югославии и Греции, но не на советской земле.
А летом 1942 года по ночам шли бои. Теперешний был одним из многих.
В небо взлетали ракеты. Стало светло как днем. Огненные взрывы снарядов взметали вверх черные фонтаны земли. Грохот орудий и крики людей нарушили тишину ночи. Однако над всем этим доминировал монотонный глухой гул. Казалось, где-то работает гигантская невидимая машина. Степь перед нами была окутана легкой серой дымкой. С севера доносился нарастающий рокот моторов грузовиков или бронетранспортеров.
Танки противника появились неожиданно. Их низкие темные силуэты вынырнули из начавшего уже редеть тумана. Я насчитал четыре. А что скрывалось за стальными чудовищами, пока не было видно. Откуда они взялись? Но времени на разгадку не было. Я понял, что командир батареи принял единственно верное в этой обстановке решение: принять бой с противником, остановить его, дать возможность беженцам покинуть станицу, а пехоте — либо подготовиться к бою, либо отойти.
Установив орудия для стрельбы прямой наводкой, мы в напряжении ждали команды: «Батарея! Прямой наводкой, бронебойным!..» Мы не жалели снарядов: перед нами был враг. Снаряд за снарядом — за сожженные села, за погибших товарищей, женщин, детей, за бессонные ночи, за горечь отступлений… Наконец-то мы повернулись к противнику не спиной, а грудью. Нам хотелось, чтобы таких минут и таких встреч было как можно больше. Как же ждал их каждый солдат! Ибо то, что мы пережили во время последних дней отступления, не давало покоя, как гноящаяся рана. Как же жаждал каждый из нас отплатить фашистам за все и за всех! И вот такая возможность наконец-то представилась…
Орудия вели беглый огонь. Хотя бы раз попасть в стальную громадину! А танки, словно издеваясь над нами, в развернутом боевом строю, с грохотом приближались к станице. Я уже отчетливо видел их неуклюжие тяжелые силуэты. Языки огня вылетали из пушек.
Мы с Грицко Панасюком подносили снаряды. Мухамед быстро хватал их из наших рук, загонял в казенную часть ствола и щелкал замком. А затем звучал короткий возглас Коли Усиченко:
— Готово!..
— Огонь! — командовал сержант Сорокин.
— Получай, сволочь, чего хотел! — с удовлетворением произносил после каждого выстрела Мухамед. Только Коля оставался спокойным — он наводил орудие.
За нашей спиной вспыхнуло пламя на крышах хат. В воздухе запахло гарью.
— Огонь! Скорее, ребята! — доносились голоса командиров взводов. Но нас не надо было подгонять, хотя люди и так валились с ног от усталости. В каждом расчете по одному-два артиллериста было выделено для охраны батареи от немецких диверсантов, которые могли появиться в любую минуту, причем откуда их меньше всего ожидали. Они могли скрываться между домами, в садах, могли незаметно подойти к станице, вынырнув из степного мрака. А тут вдруг кончились снаряды в ящиках, поставленных нами в ниши, которые мы вырыли вчера вечером возле каждого орудия. А остальные снаряды остались на прицепах тракторов, стоявших в нескольких десятках метров позади нас. Чувствую, как пот градом катится но моей спине, застилает глаза, течет в уголки рта, а руки немеют от усталости. Однако я бегу с двумя снарядами к орудию, спотыкаюсь о его станину…
И вдруг помощь, на которую мы меньше всего рассчитывали: колхозные девчата.
— Ребята, можно мы вам поможем?
Не успел я ответить, как уже две из них побежали за мной к прицепам, схватили по снаряду, прижали к груди. Так мы и бегали к орудию и обратно…
Столь неожиданную для нас помощь мы встретили с нескрываемой радостью. Девушки разбежались по расчетам, работа у орудийной прислуги пошла теперь веселее. Накалялись стволы орудий, таяли снаряды. Впрочем, кто их жалел в такой обстановке? Вытирая пот со лба, мы поглядывали на наших добровольных помощниц.
— Девчата, а когда разгромим фрицев, можем рассчитывать на поцелуй? — кричал Грицко.
— Тебе, может, и хватит поцелуя, а мне нет! — смеялся Мухамед, щелкая замком орудия.
— Разгромите и возвращайтесь, а там будет видно, — ответила одна из помогавших нам девушек. Они продолжали подносить снаряды, сгибаясь под их тяжестью.
Сколько уже лет прошло с тех пор, но мне все время кажется, что это было вчера: и та ночь, и станица, освещенная заревом пожара, и взрывы вражеских снарядов, и грохот наших орудий, и девчата — стройные, красивые, сильные, с черными как смоль волосами, такие бесстрашные…
«Вот как бывает на войне, — думал я, глядя на сельских девчат. — Над нами небо с мерцающими звездами, а на земле огонь, смерть, ад… Неужели человек рождается для того, чтобы убивать, а не любить? Ненавидеть, а не наслаждаться жизнью?»
— Загорелся, горит! — раздался восторженный голос Мухамеда.
— Получил, гад! — воскликнул наводчик Коля, хотя трудно было установить, какое именно орудие поразило эту стальную громадину.
